Генрих Сапгир. Классик авангарда

Наше общение с Генрихом Сапгиром прошло в Москве. Сорок лет. С 1958 по 1999 годы. С перерывами на пять-десять лет. Все встречи были в Москве, кроме предпоследней — в Париже. Это роман. Роман с Генрихом и Москвой. Любовный треугольник.

Какая женщина — Москва! Кого только она не любила, с кем не крутила романы. А то и сжигала себя в пожаре страсти и ревности. Москва! Женщина его любви. И моей любви. Моей любви и моей тоски. Буква «М» — ожерелье кремлевских стен. «О» — сладостный рот Садового кольца, и пышные бедра, и мягкий овал головы. «С» — кованые запястья, хищный полукруг лубянских казематов, дуги бульваров, промежности метрополитена, народные пляжи в Серебряном Бору, в Измайлове, на Клязьме. «К» — петербургские фонари на Арбате, тени КГБ, трамвайные столбы над мостиками у «Войковской», очереди за копченой колбасой и косметикой, кокотки в кожном институте Короленко, красные флаги, колокола. «В» — вымена куполов, груди холмов, выставки, выставки, выставки, выпендреж, вой и воля пожить по-людски, выгнивающие половинки арбузов и ягодицы работниц, выкованные автобусной давкой. «А» — самая женская буква русской речи, нежный отклик: «А-а-а!», ауканье в ягодном лесу, где мох слаще любой постели, сапгировское «Але, ах это ты, Давид! Давай приезжай, пожалуйста, нас тут целая компания, и как выпиваем!» — когда бы ни позвонил.

Белые решетки снега разгородили Москву. Не пройти, не проехать. Снегопад на площади Дзержинского. Снегопад на Лубянке. Снегопад на Кировской улице. На Сретенке снегопад. Снежные линии пересекаются, складываются в снежные решетки, маскируют железные решетки штаб-квартиры московской охранки. Конец зимы, 1987 г. Снежные решетки раздвигает широченная улыбающаяся усатая морда тигра. Тигра снегов — Генриха Сапгира. От скрипучих дверей «Кафе поэтов» валит пар, как от зимнего паровоза.

Сапгир читает стихи. В кафе, снятом для чтения, дым коромыслом. На коромысле раскачивается голос поэта. Словно таежный амурский тигр положил ласковые и беспромашные лапы на покрытый снегом поваленный ствол кедрача и раскачивается, и мурлычет, и ухмыляется, и щурится на публику. Микрофона нет. Зал узкий и длинный. На столах вино, водка, закуски. Генрих читает стихи из разных книг. И, конечно, из «Буфарева». За столами диковинная смесь приглашенных: поэт Геннадий Айги, знаменитый во Франции и неизвестный в России; художник Вячеслав Сысоев, отсидевший несколько лет за антисоветские карикатуры; хозяйка художественного салона Ника Щербакова; кукольный режиссер Леонид Хаит («Люди и куклы»); детский писатель Григорий Остер, автор сериала мультяшек «38 попугаев»; загадочный деятель литературного андеграунда и теософии Владислав Лён; художник Сергей Волохов; поэт Игорь Холин… Американские и французские дипломаты. Несколько евреев-отказников. И, конечно же, Рейн, незадолго до этого выпустивший в Москве свою первую книгу стихов «Имена мостов» (1984). Евгений Рейн — друг прославленных полярников, писателей, кинорежиссеров, музыкантов, художников, драматургов, комис- сионщиков, китобоев, фарцовщиков, вулканологов и поэтов. В том числе — Генриха Сапгира.

Я пришел с моим сыном Максимом. Он студент университета. Ездит в экспедиции. Пишет стихи. За нашим столом — словоохотливый профессор-эндокринолог с женой. Он побывал в Англии, и еще где-то, и еще где-то. Профессор относится к другой категории друзей Генриха — преуспевающей выездной интеллигенции. Эти люди нужны партократии. Они конформисты, которые производят культурные и научные ценности. Это — проверенная, процветающая и получающая заграничные командировки элитарная интеллигенция.

Количественно же на чтении преобладает левое искусство, и поэтому общий настрой — конфронтация с тогдашней властью и фронда.

Илья Авербах, будущий кинорежиссер, был первым, кто дал мне адрес Генриха Сапгира. Тогда популярными были поездки молодых поэтов друг к другу: ленинградских — в Москву, а московских — в Питер. Поэты любили путешествовать из одного города в другой. Особенно в Питер, Москву, Тбилиси, чтобы пообщаться, почитать стихи, попить вина и водки. Ради общения с Генрихом я поехал в Москву. Это был январь или февраль 1958 года. Господствовала разухабистая ледянистая слякоть. Снег с дождем валил на площадь Трех Вокзалов. Замысловатую графику грязи вселенской рисовали подошвы на мозаичном полу метрополитена.