Генрих Третий. Последний из Валуа

Обе королевы, Екатерина и Луиза, оставшись в Париже, делали все возможное, чтобы сохранить видимость нормального правления, но все равно город оказался во власти Католической Лиги, но не Лиги принцев, хотя кардинал Бурбонский и герцог Майенский сразу же повели себя там как победители. На деле в Париже хозяйничали всякие негодяи, проходимцы и шпана – сброд, который при любом мятеже сразу всплывает на поверхность.

А в Шартре Генрих III томился в полном одиночестве, снедаемый меланхолией и сомнениями. Ему казалось опасным опираться на поддержку протестантов, но еще меньше он полагался на оставшихся верными короне католиков: клан Монморанси и партию Политиков, ненавидевших Гизов. Но те и другие бездействовали.

Как-то к Генриху III в Шартр явилась делегация из двенадцати советников парижского парламента, направленная к нему королевой-матерью, которая теперь уже открыто поддерживала герцога де Гиза. Аудиенция у короля была краткой: Генрих посоветовал им оставаться в Париже и выносить здравомыслящие решения.

Подобный демарш до крайности разгневал Филиппа II, с которым непогода сыграла злую шутку: из-за поднявшегося ветра Армада не могла отплыть от иберийских берегов. Испанский монарх не без оснований предполагал, что герцог де Гиз стремится избавиться от его деспотичного покровительства. Посол Мендоса настаивал, чтобы Гиз помог Филиппу II овладеть Булонью. По счастью, д’Эпернон еще находился в Нормандии – предупрежденный Николя Пуленом, он тут же направляется в Булонь, где приказывает запереть все городские ворота, подготовить артиллерийские орудия к бою, и раздает жителям оружие. Когда у стен города появилась армия под предводительством д’Омаля, брата герцога де Гиза, она была встречена пушечными выстрелами – попытка Испании в очередной раз потерпела неудачу.

Этот успех воодушевил Генриха III. Несмотря на отсутствие поддержки со стороны партии Политиков, он отказывается от предложенного королевой-матерью соглашения, после чего она остается, как в 1576 и в 1585 годах, в полном одиночестве.

Положение герцога де Гиза было очень непростым: если ему не удастся найти общий язык с законной властью, он должен будет примириться с неизбежностью революции и положиться на волю испанского монарха. Но мысль о революции была отвратительна его душе феодала, а более тесный союз с Испанией внушал Гизу ужас. Да и в поддержке парижан он не был до конца уверен: городской парламент в большинстве своем хранил верность королю. Пытаясь склонить на свою сторону Ашиля де Арле, председателя парламента, Гиз услышал в ответ: «Мне больно видеть, монсеньор, как подданный предает своего господина. Что до меня, то душа моя принадлежит Господу, сердце – моему королю, а тело находится в руках недобрых людей. Пусть же сбудется то, что суждено».

И пока парижский муниципалитет делал все возможное, чтобы лишить верных королю членов городского парламента их полномочий, зрело недовольство действиями Католической Лиги.

Тем временем ветер на Атлантике переменился, а вместе с ним изменился курс европейской политики. Благословленная папой римским, но проклятая Богом, Армада быстро разрезала волны, приближаясь, как неотвратимый рок. Франция ужасалась, видя, как вдоль ее побережья движутся грозные и величественные корабли.

Без денег, без армии, вдали от самых верных своих соратников, Генрих III страдал от своей беспомощности перед этими грозными плавающими крепостями, воплощением деспотизма и инквизиции. Королева-мать, поддерживаемая членами королевского совета Шаверни, Пинаром и Вильеруа, каждый день слала к королю гонцов, настаивая на необходимости заключения союза с Гизом; в противном случае она предрекала Генриху потерю власти и захват страны испанским монархом. Если Филипп II покорит Францию, власть в стране получат непримиримые католики. Если же с Католической Лигой будет заключен союз, и она обратится к королю за помощью, то руки у короля будут развязаны для проведения собственной политики.

Загнанный в угол этими коварными советами, Генрих перестал с ясностью различать, в чем состоит его долг. Армада курсировала вдоль побережья Бретани и Нормандии, и король полагал, что в такой момент высшие интересы государства требуют от него смирения; в противном случае неизбежно испанское вторжение, последствия которого могут быть гибельны для Франции. И Вильеруа был отправлен в Париж с сообщением о капитуляции своего господина.