Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса

В душе у меня зазвучала музыка – полузабытая музыка другой гостиной, другого времени. Пребывая в странном умиротворении, я не задавался вопросами, просто прислушивался к смутно знакомой мелодии. В тихой печали, укрывшейся за плотной завесой прошлого, таится особая прелесть…

Впрочем, это не было грезой. Фальшивые ноты резали слух, а ведь в памяти всплывают только верные…

Покрутив головой, я пошел на звук, который доносился из дальних комнат. Я миновал приемный зал, первый совещательный кабинет. Музыка стала отчетливее, живее. Остановившись у развилки коридора, я прислушался. Бесполезно. Затаив дыхание, я помедлил еще несколько мгновений и вдруг догадался, куда мне надо идти. Да, разум всегда помогал мне принимать правильные решения. Конечно же, музыканты предпочитают играть при естественном освещении. Поскольку окна шли по левой анфиладе королевских залов, я свернул туда и вскоре… застыл в полнейшем оцепенении, не смея даже дышать. Передо мной была пустая гостиная с изысканным верджинелом, над которым склонилась госпожа Екатерина Говард, и ее пальцы порхали по желтоватым клавишам из слоновой кости. Я наблюдал за ее стараниями. Играла она неуверенно, однако девичье лицо сияло от удовольствия. Мне отлично знакомо чувство человека, которому выпала возможность в одиночестве помузицировать, пытаясь овладеть новым инструментом. Оно превосходило все плотские удовольствия, все наслаждения мира.

Каждая нота звучала звонко и ясно, ликующе взлетая в весенний воздух. Я долго не осмеливался выдать свое присутствие. Потом подумал, что подслушивать нечестно, и вошел в гостиную, решительно шагая по потертым половицам.

– Госпожа Говард, – просто сказал я, – замечаю, что вас тоже радует благозвучие верджинела.

Она ахнула и съежилась, словно ребенок, пойманный за какой-то шалостью.

– Ваше… ваше величество… – пролепетала она и неловко вскочила, приподняв юбки.

Резко отодвинутая скамья с грохотом упала.

– Нет-нет, не волнуйтесь…

Я ненавидел, когда меня смущаются и боятся. В официальных случаях, разумеется, такое было вполне приемлемо.

– Я и сам с удовольствием занимаюсь музыкой в уединении и подбираю любимые мелодии, когда никто меня не слышит.

Наклонившись, она подняла опрокинувшуюся скамью.

– Прошу вас, – продолжил я, надеясь, что мне удалось придать голосу самый успокаивающий тон, – не прерывайте ваших занятий. Я обычно с наслаждением слушаю леди Марию, а еще на верджинеле когда-то играла…

Нет, только не Анна Болейн… Я подавил ужасные воспоминания о ней и ее музыкантах, которые вылезали из всех щелей, как черви после дождя.

– …леди Елизавета, – с легкой запинкой закончил я. – Где же вы научились так хорошо музицировать?

– В доме моей бабушки, – улыбнулась девушка, приглаживая юбки. – Со мной занимался учитель.

– И давно ли? Должно быть, вы учились долгие годы.

Я присел рядом с ней на узкую скамью.

– Нет. Я занималась… – она чуть задумалась, – всего один год. С тринадцати лет. Хотя училась очень усердно. И продолжала играть уже без учителя.

– Очевидно, вы любите музыку?

– Обожаю.

Она опять улыбнулась.

Меня поразило, как быстро она освоилась. Впрочем, так зачастую бывает, когда встречаются любители искусства – избранное призвание помогает справиться со смущением и стирает границы между людьми, даже если они в неравном положении. Мы говорили на одном языке, и все иные понятия потеряли значение. Увлекшись музыкой, я даже забыл о своей страстной любви к Екатерине. Сейчас я видел в леди Говард лишь понимающую слушательницу.

Я пробежал пальцами по клавишам, вспоминая забытые мелодии. Потом мы поменялись ролями, и я внимал ее игре. Продолжая выводить знакомую мелодию, Екатерина вдруг радостно рассмеялась, а я взирал на ее раскрасневшееся лицо с густыми черными ресницами. Меня захлестывали смешанные чувства, возрожденные и усиленные звуками музыки и даже, как ни странно, самим верджинелом с его сколотыми старыми клавишами.

Повернув голову, она посмотрела на меня, не уклончиво, как благовоспитанные девицы, но открытым и смелым взглядом. Голубые глаза с темным ободком ярко сияли. Ее лицо было обольстительным, отчужденным и невинным одновременно, и вдруг мне показалось, что именно меня ждала она здесь…

– Екатерина, – наконец сказал я, изумившись тому, какую уверенность обрел мой голос, – мне очень нравится, как вы играете, и я готов музицировать рядом с вами всю жизнь. Я многое утратил, но не безвозвратно, как боялся, а на время. И мне хочется поделиться с вами вновь обретенным даром и дать вам… подарить… все, что ваша душа пожелает, – вяло закончил я.

– Новый верджинел? – предположила она. – Да, клавиши на этом уже…

Она не поняла меня!

– Конечно новый. Но, милая, я хочу спросить вас…

А хотелось мне задать определенный вопрос: «Сможете ли вы полюбить пожилого мужчину, которому скоро стукнет полвека, и выйти за него замуж?»

– …не пожелаете ли вы стать моей…

Королевой? Глупо просить кого-то принять корону. Это само по себе вознаграждение!

– …не пожелаете ли вы стать моей женой?

Она глянула на меня, как на безумца. Потом, запинаясь, ответила: