Гензель - 4 (ЛП)

Эти слова — все, что мне нужно, чтобы начать вытаскивать осколки из его руки. Один, два, три, четыре... падая, они клацают по плитке, а кровь льется еще сильнее. Он стонет, пока я вытаскиваю дюжину жутких, мерцающих кусочков зеркал. Стискиваю зубы, чтобы удержать тошноту, которая подкатывает к горлу.

— Я не могу вытащить их все, — реву я.

Он закрывает глаза и отодвигает руку, над которой я работала. Другую руку он вытягивает к углу душевой кабинки и говорит с закрытыми глазами:

— Еще водки.

Я подношу бутылку к его губам, переживая из-за того, как сильно кровоточит правая рука, лежа у него на коленях, беспокоясь из-за того, что, черт побери, произошло здесь. Он подносит правую руку ко рту, взгляд находит мой.

— Ты можешь уйти. Можешь же? Оставь меня здесь, — выдыхает он.

— Ни за что. Нет. Пойдем со мной, — я хватаюсь за его плечо. — Нам нужно уехать отсюда. Я люблю тебя, Люк. Я никогда не брошу тебя. Просто поднимайся и пойдем со мной.

Он вновь начинает бесконтрольно дрожать и вытягивает трясущуюся левую руку.

— Не говори этого,— шипит он. — Делай, как я сказал.

Оставив его в душе, беру полотенце, возвращаюсь и вижу, что он сгорбился и весь дрожит, возможно, от рыданий. Не могу точно сказать. Я выключаю воду.

— Давай-ка, все хорошо. Пошли в машину.

Я поднимаю его и веду по усыпанному стеклом полу, обратно в комнату, где мы... где...

Пока мы идем по бледно-зеленому коридору, оба обнаженные, он часто и неравномерно дышит. Я думаю о том, чтобы голой и сесть за руль, а на кухне думаю... телефон... позвонить... 9-1-1

На кухне он опускается на колени и держится за мои бедра.

Он хватается одной рукой за волосы и, дергая, каждый раз стонет:

— Больно.

— Я понимаю. Понимаю, что больно. Мне очень жаль, Лукас. Так жаль, — я оборачиваю одну руку вокруг него и поддерживаю. Кажется, он съеживается от прикосновений.

Я осматриваю комнату, но не вижу телефона. Он протягивает ко мне руку, показывая осколки, застрявшие там, с руки капает кровь. Я замечаю старые шрамы.

Я смотрю обратно в коридор, я оставила телефон в комнате.

— Жди здесь. Мне надо взять ключи. Жди здесь, хорошо? — я запихиваю бутылку водки ему в руки и начинаю отстраняться, чтобы пойти за ключами.

— Больно, — стонет он. — Больно очень.

— Мне так жаль. Так жаль, — плачу я. — Я не хочу уходить. Я не знаю, что делать.

— Извини. Извини.

— Не за что извиняться. Я сейчас вернусь, — и убегаю. Хватаю ключи, одежду и мчусь обратно.

Я возвращаюсь и вижу, что он сидит, опустив голову. Из его рта вылетают слова — так тихо и яростно:

— Мне так жаль, Шелли. Прости. Прости. Прости, — рыдает он. — Я сказал ей. Я сказал ей. — Вытянув одну кровоточащую руку, он засыпает или теряет сознание. Его глаза закатываются. — Леа? Леа, — шипит он.

— Я здесь. Не отключайся. Вставай, — я поднимаю его, и он хватается за меня. — Нам надо идти.

— Я рассказал ей, — говорит он, когда мы проходим по коридору. — Я рассказал ей о тебе. Я рассказал Матери... о тебе. Я разрушил твою жизнь.

Мы выходим из парадных дверей и спускаемся вниз по лестнице. На улице так холодно, мы идем к машине, и я усаживаю его на пассажирское кресло.

Он зевает, когда я закрываю его дверцу. К тому моменту, как обхожу машину, он отключается.

Лукас

Очень сильно болят руки.

Леа за рулем. Странно.

Думаю, я дрожу. Зубы стучат, потому что мне больно.

— Люк? Эй...ты в порядке?

Машина двигается к розовому небу, меж гор.

— Куда мы едем? — шепчу я.

— Мы едем в больницу. Моя сестра Лана встретит нас там. Она психиатр и психоаналитик, она убедится, что мы...

— Никаких больниц, — я смотрю на свои запястья, а затем на кровь на коленях. Я чувствую дикую жажду и замечаю бутылку с водой между нами, но не уверен, что мои руки нормально работают. Я не могу схватить ее. Мне так стыдно.

Я все еще дрожу.

Я облизываю губы и пытаюсь сфокусировать свой затуманенный разум на Леа.

— Я не могу поехать туда. Не могу. Прости. Я не могу попасть в больницу.

— Почему не можешь, Люк? — мы едем и поворачиваем на серпантинной дороге. — Что произошло с тобой в больнице?

Я наклоняю голову. Руки дико болят. Не могу перестать дрожать. Чувствую, что в руках остались осколки. Я едва слышно стону и пытаюсь оставаться тихим.

Поворачиваем и поворачиваем. Мы едем вниз.

И затем нет. Мы вообще не двигаемся. Я разлепляю глаза и вижу, что мы на каменном выступе.

— Люк, пожалуйста, поговори со мной. Я так беспокоюсь о тебе, и не знаю что делать. — Она начинает плакать.

— Пожалуйста, не надо. Не плачь. Прости, — я протягиваю к ней руку, но она отодвигает ее.

— Не двигайся, хорошо. Не двигайся, малыш, пожалуйста, — всхлипывает она, выезжая на дорогу. — Просто держись. Я отвезу тебя куда-нибудь в хорошее место. Туда, где тебе помогут. Я пойду с тобой. Я никому не позволю плохо с тобой обращаться. Прости что плачу.

Она выглядит как Шелли.

Спокойствие затопляет меня. Оцепенение. Веки тяжелеют. Все становится таким далеким.

— Я во всем виноват, — говорю я. — Тебя украли из-за меня, — выдыхаю слова.

— О чем ты? — она выглядит бледной и ошеломленной, покрытой слезами и кровью. Моей кровью.