Гензигрет

В доме оказалась ещё тётенька в цветастом платье с белым фартуком. Она заахала, заохала, быстро потащила детей мыть руки и за стол. Мыть пришлось холодной водой из жестяного умывальника. Сели за стол. Стол большой, деревянный. Никаких скатертей или салфеток. Стулья тоже деревянные, с толстыми квадратными ножками и тяжёлыми спинками, большая деревянная лавка у стены и ещё часы старинные на стене, с гирьками на цепочках. Похожие часы, только поменьше, не такие громкие и тоже с кукушкой, висели у детей дома, в их комнате. На столе толстые белые свечи горели тёплым жёлтым пламенем.

Дядьку звали Буков. Имя чудное. Тётеньку – Эва.

– А вы Гензель и Гретель, – удивился Буков – папа с мамой сказками зачитываются, любят братьев Гримм? Нам такую книжку приносили, детям читать. Хорошая книжка. Ну, пусть себе. Имена как имена. А вы чего одни, в лесу, ночью, без мамы-папы, без взрослых?

Вспомнив маму с папой, Гретель чуть не заплакала. Пошмыгала носом.

Вступилась Эва.

–Хватит разговоров, дай ребяткам поесть спокойно, потом расспросишь.

Телефона у них не оказалось. Буков сказал, что такой механикой они не пользуются. Нужды нет, да и самой техники.

На столе круглый, нарезанный крупными ломтями мягкий и очень душистый черный хлеб, варёная картошка, мясо, соль, молоко в больших глиняных кружках, овощи, зелень.

Кушать что-то не особенно и хотелось. Дети, так, поклевали немножко, поотвечали на вопросы, что, как, да откуда. Отвечал в основном Гензель. Он всю историю рассказывать не стал. Приехали на дачу, заблудились в лесу и всё.

Дядька смотрел на него хитрющими глазами, улыбался, хмыкал, поглаживал бороду. Глаза у него яркие, блестящие, чуть не искорки в них кружатся.

– Ладно, ладно. Устали вы, спать пора. Время позднее.

Поселили их в маленькой угловой комнатке, тёплой и уютной, с веселенькими занавесочками на квадратном окне. Легли на одну деревянную кровать, широченную, застеленную белоснежным бельём. Но у каждого своё пестрое одеяло в пододеяльнике, своя подушка. На такой кровати и пятерым не тесно.

На разговоры и мысли сил не осталось. Уснули, как в яму темную провалились.

Проснулись.

Солнышко за окошком.

Вставать не хотелось. Одолела послесонная истома. Лежали, тянулись.

Но всё равно уже наступило

Утро

и с утром с этим что-то было не так.

Буков и Эва стояли у кровати, смотрели на детей во все глаза, и вид у них был какой-то не вчерашний. Какой, непонятно, но улыбок и приветливости вчерашней точно не было.

Гретель почему-то захотелось плакать, слёзки вот-вот закапают. Гензель никакой тревоги не чувствовал, просто, совсем немножко, было не по себе.

Смотрели друг на друга и молчали.

Первым очнулся Буков.

– Т-а-ак. Они здесь. А время уже к полудню. А они здесь. Беда, Эва, беда. Слышал про такое, но чтоб с нами. Такое последний раз было лет тридцать, наверно, назад. Или даже тридцать пять. К кузнецу напросился на ночёвку парень. И тоже остался.

Ладно, пусть встают, чего уж теперь-то. Мыться и за стол. Кушать. А уж потом думать. Думать, что делать. Ты Буську найди. Может, что подскажет. Беда.

Говорили они непонятно, и от непонятности этой стало как-то неуютно.

Хозяева удивлённые какие-то и, по всему видно, обеспокоенные. А чем? Где ещё быть Гензелю с Гретель, если они на этой кровати уснули. Кровати по ночам не ездят. Да и днём тоже, если их не двигать из комнаты в комнату.

Встали, помылись, пошли к столу.

Дети, однако, ели с аппетитом. Ели, как будто их неделю не кормили. Кушали все молча, только часы старинные на стенке громко тикали. Да кукушка из часов выпрыгнула, чтоб разок кукукнуть и опять за дверку спряталась до следующего часа. Значит, уже час дня, неплохо поспали.

Поели.

Буков встал, буркнул что-то неразборчивое, вышел. А Гензель с Гретель, сытые и расслабленные, расползлись на стульях. Идти никуда не хотелось. Волноваться тоже. Всё само разрешится. Узнают, куда к станции идти и тогда уже пойдут.

А может, и отвезут их?

На стенах никаких обоев или там краски. Простые брёвна. Над дверью прибита подкова, тёмная, тяжелая, не такая, как в сувенирных магазинах продают.

Надо бы вставать и опять идти. Вперёд, до дома.

Только дорогу у хозяев разузнать.

И тут из-под двери, а похоже, прямо сквозь закрытую дверь, в комнату вкатился теннисный мяч. Даже не мяч, а шар, как будто из дыма или тумана сделанный. Прокатился по цветному вязаному половичку, повернул к лавке у стены и на эту лавку запрыгнул. Стал пухнуть, тихо шелестеть, как сухие листья на ветру, темнеть. Тихий хлопок, и вместо шара на скамейке оказался маленький, меньше Гензеля, старичок. С бородкой, но лицо гладкое, мальчишеское. В курточке, штанишках с бретелькой через плечо. Ножки босые в воздухе болтаются, до пола не достают. Старичок хихикнул, повертел головой и, спрыгнув с лавки, протопал к столу. Ловко залез на стул Буковский и взялся за булку со стаканом молока, которые ему быстро подсунула Эва.

Ел с аппетитом, не спеша и поглядывал на открытые детские рты.