Географ глобус пропил. Золото бунта

Дрожа, я вылезаю наружу. На улице густой снегопад. Поныш за ночь поднялся, и наш лагерь оказался на острове. Один край палатки стоит прямо в черном потоке. В низких, мутных тучах призрачно темнеют еловые вершины. Все вокруг в белом дыму. Ельник весь засыпан. Он стоит седой, словно за ночь прошла тысяча лет. Палатка наша — эскимосское иглу, в основании которого грубо зияет черная дыра выхода. Наши вещи чисто замело снегом, и они похожи на кочки. Половина лагеря под водой. Костер затоплен. В квадрате из бревен из воды торчат рогатины, плавают, как в купальне, кружки, миски, обугленные головни.

— Застава, в ружье-о!.. — ору я. — Тонем!

Отцы один за другим вылезают из палатки и охают.

— Воще жара-а!.. — стонет Чебыкин.

— Ноги-то не промочил? — спрашивает Борман зевающего Демона.

— Не-а. Я в сапогах спал.

— Оборзел? В спальнике-то в сапогах?

— Да неохота снимать было... Тебе не понять.

Последним из черной дыры лезет Тютин. Тут со всего ската палатки трогается снег и обваливает его с головы до ног.

Тесной кучей мы стоим под снегопадом и озираем последствия катастрофы. Я курю. У остальных и так от дыхания поднимается пар. Но стоять на холоде хуже, чем заниматься делом. Мы принимаемся восстанавливать лагерь. Отцы угрюмые, молчаливые. Один только Чебыкин радостно изумляется всему и хохочет — то над тем, что недопитый чай в кружках превратился в янтарный лед, то над тем, что ложки пристыли к тарелкам, то над тем, что Градусов задумчиво сгибает и разгибает, как книгу, свои трусы, провисевшие на костровой перекладине всю ночь.

Демон и Люська сегодня дежурные. Грустя, Демон пробует развести костер. На мокрой газете у него покоятся два прутика.

— Не выйдет ни хрена, — говорит Борман, подходя сзади.

— Может, выйдет? — мечтательно предполагает Демон.

— Иди дров нарви, — тихо приказывает Борман. — А то убью.

Борман сам присаживается и разводит костер. Теперь Демон стоит у него за спиной и ласково наблюдает. Борман оборачивается.

— Я уже в лесу, — лучезарно улыбаясь, быстро говорит Демон.

Борман заколачивает рогатины.

Демон приносит тоненькую веточку.

— Что-то нет дров-то в лесу... — озадаченно говорит он, ломает свою веточку и заботливо подкладывает в огонь.

— Воды принес? — стараясь быть спокойным, спрашивает Борман.

— Ой, забыл.

— Убери носки с рогатины!! — орет Борман на Тютина.

Тютин, сорвав носки, отскакивает на другую сторону поляны.

Потом Демон пилит бревна, на которых мы вчера сидели, и пилу его заклинивает. Демон бросается рубить чурбаки и всаживает топор в сучок. Бревна допиливает Градусов, чурбаки колет Овечкин.

— Иди катамаран подкачай, — говорит Демону Борман.

— А чего его качать? — удивляется Демон.

Катамаран и вправду выглядит надутым на все сто.

Демон, как колесо у машины, пинает гондолу. Гондола с хрустом сминается, и каркас оседает вниз. За ночь мокрые гондолы обледенели, как трубы, и продолжали держать форму, хотя давления в них было ноль.

Мы успеваем свернуть лагерь, а завтрак еще не готов.

— Ну скоро там жратва-то поспеет? — орет Градусов.

— Уже пристеночно-пузырьковое кипение, — отвечает Демон.

Котлы висят над еле тлеющими углями.

— Дак ты подбрось еще дров, — советует Люська.

— Куда? — искренне изумляется Демон, сидящий на последнем полене. — И так вон пышет — смотреть страшно...

Мы завтракаем недоваренной кашей и пьем недокипяченный чай.

— Ну и бурду вы сварганили, дежурные, — плюется Градусов.

— Чего вот из-за тебя выслушиваю... — ворчит Люська на Демона.

— Не знаю, чего они морды морщат? Классная каша... А я ведь, Люсенька, тебе посуду вымыл. А ты даже не заметила...

— Ты мою вымыл, бивень, — говорит Градусов.

— Ума нет: как фамилия? Деменев! — подводит итог Люська. — Все, Демон, я с тобой больше не дружу!

Демон только вздыхает и стреляет у меня сигарету.

— Виктор Сергеевич! — вдруг обращается ко мне Маша. — У вас есть аптечка? Дайте мне таблетку, а то я простыла, знобит...

Маша сидит на бревне ссутулившись, обхватив себя за плечи.

— Сейчас дам, — говорю я. — Может, еще чего надо?..

Мне очень жалко Машу. Мне важно понять, как она относится ко мне после вчерашнего, а ей сейчас совсем не до того.

— Кроме таблетки, мне от вас ничего не надо, — отвечает Маша.

Перед отплытием Овечкин устраивает для Маши на катамаране гнездо из спальников. Маша молча укладывается в него. Мы отплываем.

***

По узкой просеке мы выходим в Поныш.

— Географ, там же затор, — напоминает Борман. — Что делать-то?

— Гондурас чесать, — отвечаю я. — Доплывем — решим.

Мы всматриваемся в сумеречную даль. Никто не гребет.

— Куда же этот затор, блин, на хрен, делся? — ворчит Градусов.

— Привет! — говорю я, когда до меня доходит. — Затор-то наш — тю-тю, уплыл! Вода поднялась и лед унесла, а бревно сдвинула.