Геополитическая концепция истории России П. Н. Савицкого

При этом Савицкий отмечал, что с проведением КВЖД «русские сами забили китайский демографический клин» между территориями от Доуралья до Забайкалья и Приморьем[632]. Указывая на «огромность» этой потери, Савицкий с радостью констатировал, что в 30-е гг. советская власть стала находить компенсацию в обширных территориях на стыке внутреннего Китая, Монголии, СССР, Афганистана, Индии и Тибета[633].

Какие-либо попытки островной Японии в 30-е гг. на «северную степь» Азии он считал лишенными смысла, поскольку степь предполагает соответствующие виды вооружения, которых у Японии нет[634]. В этой связи система взаимоотношений Японии и СССР определялась по установленной Савицким геополитической закономерности: «Континентальной государственности никогда не удавалось нанести Японии существенного удара в пределах ее островного месторазвития и наоборот»[635].

В письме известному харбинскому «азийцу» Вс. Н. Иванову от 1932 г. Савицкий развил эту мысль, указывая на то, что «Россия (СССР) и Япония имеют в Маньчжурии, каждая свою, геополитическую сферу. Как геополитик, я предвижу, какие опасности навлечет на Японию попытка выйти во внутриконтинентальные степные области – хотя бы даже Западной Маньчжурии и Восточной Монголии. Временно, в тот момент, пока СССР занят первой, а потом, быть может и второй пятилеткой – это может удастся, как удавалось русское расширение в Южной Маньчжурии около 1900 г. Но в долгих сроках, таким расширением Япония подготовила бы себе континентальную Цусиму»[636]. И задавался вопросом: «Не произойдет ли эта Цусима в 1946 г., когда истекает срок пакта о ненападении»[637].

В вопросе о размежевании сфер влияния Савицким учитывалась геополитическая предрасположенность Маньчжурии к России-Евразии и ее континентальная противоположность островной Японии. Более того, он считал, что новые территориальные приобретения только усложнят ситуацию в Японии, так как она находится в стадии «конца старого режима»[638].

Геополитическая предопределенность Внешней Монголии к СССР отразилась в том, что в первой половине 1920-х гг. СССР достиг абсолютной монополии в этом регионе, в росте доли СССР в торговле до 95 %: «дореволюционная Россия не могла мечтать о такой квоте участия, как СССР в начале 30-х», – отмечал Савицкий[639].

Он ратовал за необходимость расширения сфер советского политического влияния и в другой когда-то имперской зоне влияния нашей страны – Иране, который «геополитически и геоэкономически» тяготеет к России[640]. Эта геостратегическая тенденция отразилась в практике советско-иранских отношений. Савицкий подмечал, что уже с середины 20-х гг. «на основе определенного исторического опыта» коммунистическая власть стала проявлять иное отношение к восточным соседям, чем в годы Гражданской войны. Это нашло отражение в «Договоре о дружбе и нейтралитете» между СССР и Персией (1 окт. 1927).

При этом Савицкий критиковал политику Советской России, отказавшейся от всего русского экономического наследия царской России, вследствие чего, к началу 30-х гг. около половины того торгового поприща, которое приходилось на долю дореволюционной России занимали США, Германия и Япония, осуществлявшие, тем самым, политику «торгово-политического» окружения СССР[641].

Хотя были и позитивные моменты, отраженные в политической сфере, связанные с получением своеобразного государственного правового «сервитута» на территории Персии. К началу 1923 г. на основе практического внешнеторгового опыта, коммунистическая власть признала русско-персидские соглашения царского времени, ввела вновь тарифы, установленные декларацией 1901 г.

Аналогичная ситуация складывалась и в отношениях с другим геополитическим соседом – Турцией. Применительно к 20-м гг. Савицкий говорил даже о некотором «параллелизме» в развитии советско-иранских и советско-турецких отношений»[642]. Сближение обосновывалось схожим геополитическим положением: обе страны являлись ареной борьбы советского и английского влияний[643].

Так, с Турцией еще ранее был заключен договор о дружбе и нейтралитете 1925 г. С этим вечным геополитическим противником России, по мнению Савицкого, нашу страну сближало историко-культурное родство «византийского наследства», которое проявилось уже при первых дипломатических сношениях (1497–1498)[644]. Эти отношения, в представлении евразийца, были воспроизведены после Октябрьской революции, когда в обеих странах победа западной идеологии перешла в свою противоположность – в борьбу с ней, «частично вдохновленную западными же идеями»[645]. Это выразилось в стремлении обеспечить независимость от «европейских хищников».