Геополитические проекты Г.А. Потемкина

Екатерина Романовна пишет о своих неприятных ощущениях в связи с этим. Однако близкие дому Дашковой иностранцы указывали, что властолюбие княгини наоборот подталкивало сына на опасные путь, и в нужный момент светлейшему князю пришлось принять свои меры, чтобы пресечь возможность его случая. В 1787 г. член парламента сэр Джон Синклер, посетивший Россию и встречавшийся с Дашковой, писал по поводу княгини: «Ее жажда власти столь сильна, что она пожелала даже, чтобы ее сына назначили личным фаворитом императрицы, когда они вернулись в Россию. Но Потемкин, зная ее безграничные амбиции, очень искусно ухитрился похоронить проект. В качестве главного козыря он использовал то, что молодой Дашков в весьма смешной манере во время пьяных шалостей повторял несколько пассажей из Шекспира. Удивительно, от каких тривиальных вещей могут зависеть великие события. Если бы княгиня преуспела в своих планах, система Петербургского двора претерпела бы изменение, и Россия в разгар войны в Америке перешла бы на нашу сторону» {284}. Путешественник заблуждался в реальности подобных проектов. Когда Крым был присоединен, а Англия постепенно осознала, что все ее влияние на дела петербургского кабинета было фикцией, необходимость в игре отпала.

Так развивалась интрига при петербургском дворе. На юге же, куда отправился Потемкин, дела обстояли куда сложнее. Начало операции по присоединению Крыма было запланировано на середину весны 1783 г., когда в степи появится подножный корм для лошадей. 8 апреля Екатерина подписала манифест о «принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу» {285}. Над этим документом императрица и светлейший князь совместно работали более месяца, он должен был храниться в глубокой тайне до тех пор пока присоединение ханства не завершится полным успехом {286}.

Накануне отъезда Потемкина 31 марта умер граф Панин, человек, вместе с которые в прошлое уходила целая эпоха во внешней политике России. Сохранилась короткая записка Потемкина, посвященная погребению Никиты Ивановича. Князь испрашивал у Екатерины позволения [72] похоронить покойного канцлера в Александро-Невской лавре {287}. Уже два года Панин находился не у дел, продолжая оставаться при этом главой партии наследника престола. Неприязнь императрицы к бывшему сотруднику не уменьшалась. Сторонники Никиты Ивановича, видимо, боясь отказа Екатерины похоронить Панина в Лавре, обратились с этой просьбой не прямо к императрице, а к Потемкину. Светлейший князь получил необходимое разрешения и Никита Иванович был погребен со всеми подобающими почестями.

Вечером 8 апреля Потемкин был уже в Нарве, о чем свидетельствовало его несохранившееся письмо Екатерине, упомянутое в ее ответном послании. «Жалею, что дороги так дурны; я чаю, ты весь разбит» {288}. - писала она. По весенней распутице Григорий Александрович добирался до Могилева 11 дней, что при его обычной быстрой езде показалось князю слишком долгим. «Во многих местах реки меня останавливают, - жаловался он в письме 20 апреля, - и починка экипажей - несколько дней» {289}.

Через два дня в поместье Дубровка под Шкловом Потемкин получил письмо императрицы 14 апреля и копию послания Иосифа II к Екатерине, которое было послано из Вены как раз в день отъезда князя на юг. 7 апреля императрица сама взялась за перо, чтобы обратиться к своему австрийскому корреспонденту. Она выражала беспокойство относительно приверженности Турции пунктам Кючу-Кайнарджийского мирного договора, и пыталась выяснить, будет ли ее союзник действовать согласно принятым на себя обязательствам в случае, если Турция в ближайшее время объявит России войну. «Я никаким образом не стану требовать от Вас, чтобы Вы подвергли Ваши владения какой-либо опасности для моих выгод… - писала она, - я надеюсь, что на этот раз собственные силы моего государства будут достаточны для того, чтобы принудить Порту к миру… Зная, однако, высокую душу императора Иосифа II и искренно желая личной славы для него и выгод для его государства, интересы которого столь сходны и столь тесно связаны с интересами России, я не могу не желать, чтоб он участвовал в предстоящей борьбе» {290}.

Иосиф II ответил своей царственной корреспондентке витиеватым посланием. «У Вас остаются сомнения на счет точности турок в полном исполнении обязательств… Кайнарджийского договора, - писал он. - Что до меня, то… льщу себя надеждою, что… совершенно одинаковые заявления и положительные изъяснения, сходные с теми, какие мы совместно представили, сделают Порту более уступчивой и точной при выполнении в будущем того, что она обещает» {291}. В начале письма Иосиф II ссылается на «множество маловажных домашних дел», затем говорит о своем долге перед австрийской монархией, которым не может пренебречь даже ради военной славы. Таким образом, император дает ясно понять Екатерине, что занят внутренними делами своей империи и видит в совместных дипломатических декларациях лучшее средства воздействия на Турцию.