Геополитический романс (сборник)

Словно вставший из воды, с зацветшей, как тина, дранкой на крышах, таинственный град Китеж, промелькнула берегом озера деревенька.

— Пески, — уверенно определил отец.

— Почему Пески? — спросил Леон.

— Мужики сказали, — объяснил отец, — что сначала Пески, потом Зайцы. Петька писал, что обкладывает дом белым силикатным кирпичом. И баню кирпичную ставит на берегу. Здесь ничего такого нет.

За Песками тропинка резко углубилась в луг.

Леон подумал, что они сбились с пути, потерялись посреди огромного, как Куликово поле, луговища. Но оно внезапно сошло на нет. Только что ехали по брызжущей траве, а уже сухое, с прошлогодней стерней, поле защелкало под колесами, объявились вдали приземистые домишки, а один определенно до половины белый, как обмотавшийся полотенцем мужик.

Тропинка расширилась, сделалась почти проезжей.

Первое, на что обратили внимание отец и Леон, подкатывая к деревне, — черный выжженный круг посреди поля, обуглившиеся доски, закопченные камни, непонятного назначения окованное деревянное колесо, странным образом выкатившееся из огня невредимым.

— По-моему, это кузница, — сказал отец. — То есть была когда-то кузница.

Судя по всему, сгорела она недавно. Головешки были как масляные. Трава еще не успела прорасти сквозь выжженный круг.

Ни единый человек не обнаруживал присутствия, ни единый звук, кроме разбойного ветрового посвиста, не тревожил тишины бездорожной, озерно-луговой земли.

— Как монголы прошли, — оглянулся на сгоревшую кузницу отец.

Дорожка прижалась к полю, на котором когда-то что-то (только не сейчас) произрастало. От тех времен осталось добротное, с удивительным тщанием сработанное чучело: в драной ушанке, из-под которой смотрела картонная маска, в черной арестантской (как будто снятой с коршуна) робе с нашитым тюремным номером, в ватных клочкастых штанах, в заскорузлых серых кирзачах.

— Это памятник, — предположил Леон. — Зачем на пустом поле чучело?

Ветер подул сильнее.

Чучело-памятник бесшумно повернулось, взмахнув рукавами, обратив к машине волчье (теперь было видно, что маска волчья) шапочное лицо.

Если это было чучело, то, судя по технической смекалке, старанию, какие вложил в него неведомый творец, деревья с золотыми монетами, не иначе как в Стране Дураков, должны были произрастать на этом поле. Если же памятник, то воистину гениален был автор, так как еще ни одному скульптору за всю историю человечества не приходило в голову делать движущиеся памятники. И вообще, не отделаться было от мысли, что после изготовления чучела-памятника неведомому хозяину как-то стало уже и не до поля. Какое, к черту, поле, когда такое чучело!

Подъезжая к внушительному, до половины обложенному а белым кирпичом, дому, причем с большим запасом по периметру, так что сморщенная, крытая дранкой крыша высовывалась из белого кирпичного скафандра, как обезьянья голова, Леон и отец увидели на сей раз определенно живого человека, однако пребывающего в состоянии чучела-памятника, без его, впрочем, легкости, отзывчивости на ветер.

Босой, в завернутых до колен штанах, в черной коршунячьей рубахе, крылато выпущенной поверх штанов, стоял этот человек, взявшись одной рукой за забор, мерно, как маятник или метроном, покачиваясь в такт одному ему слышимому ритму.

— Смотри-ка ты, встречает! — засмеялся отец.

Встреча, однако, получалась какой-то односторонней.

Отец и Леон радостно хлопали дядю Петю по плечу, что-то говорили, доставали из машины, ставили на траву сумки, рюкзаки, коробки. Дядя Петя же продолжал молчаливо покачиваться, не решаясь отстать от забора.

— Петька… твою мать! — заорал ему в ухо отец. — Давай помогай, показывай, куда нести!

Но дядя Петя как стоял, так и продолжал стоять. И — как бы издеваясь — еще и прикрыл глаза.

— Сволочь! — вцепился в рубаху, затряс брата отец. — А я ему деньги привез! Да разве можно тебе оставлять деньги!

— Во дает! — гусем гоготнул дядя Петя, вроде бы отходя от странного средь бела дня вертикального сна, но не отнимая руку от забора. — Письмо получил. Ждал. Как через ручей перебрались? Четыре дня как из ведра. Не смыло мост?

— Как из ведра? — Отец посмотрел на небо. Затем — под ноги. Небо было без единого облачка. Сухим, горячим было джинсовое зайцевское небо. Такой же сухой, горячей была земля. Словно отлитая из ртути, ящерица замерла между босыми стопами дяди Пети, обнаружив там тень.

— Какое число? — Дядя Петя наконец отнял руку от забора, с трудом, как начинающий ходить младенец, удержал равновесие. — Прошел, что ли, дождишка?

— Ты когда начал пить? — побледнел от негодования отец.

— Во вторник, — и не подумал запираться дядя Петя. — Как дождь пошел. Водочку со строителями. Потом… — разодрал рот во внезапном самопроизвольном зевке, — самогон, бражж… дрож… о…колон «Леопард».

— Дрожжи? — с невыразимым отвращением переспросил отец. — Жрал дрожжи и запивал одеколоном?

— Чтобы жрал дрожжи, не помню, — не без достоинства уточнил дядя Петя. — Одеколон, было дело. «Леопард», пятнадцать рубчиков за флакон.

— Да ты, б…, миллионер! — не сдержался отец. — А пишешь, денег нет!