Геополитический романс (сборник)

— Помолчи, Аслан! — махнул рукой Апресян. — Вы много говорите, — обратился к отцу. — Если вы пришли, чтобы пригласить меня на семинар, я с благодарностью принимаю ваше приглашение. Больше ко мне вопросов нет, товарищ… как вас?

— Есть, — вздохнул отец.

— Слюшаю вас, — усмехнулся Апресян.

Отец коротко изложил суть дела.

Апресян снял телефонную трубку, распорядился прислать к нему какого-то Гришу.

Потянулись минуты томительного ожидания.

Говорить отцу, Апресяну, неизвестной национальности рыночному бандиту было решительно не о чем. Но и никак было не разойтись — в такой противоестественный узел завязались доминирующие в обществе силы: недобитая партия (ее в данный момент представлял отец), рынок (небритый торговец), связующее звено между властью (перелицевавшейся партией) и рынком — Апресян — коррумпированный мафиозный хозяйственный руководитель, жаждущий приватизации. Ждали Гришу — народ, рабочий класс, во благо которого, как утверждалось, революционно изменялись в стране производственные отношения.

Наконец объявился Гриша, оказавшийся тем самым малым, несшим на плече (явно на сторону) членистый новенький глушитель, изъяснявшийся шипящим, как змея или проколотая камера, матом. Каким-то он показался при пристальном рассмотрении дефективным, Гриша, с открытым, как клюв у птицы, ртом, скошенными лбом и подбородком, отчего лицо его напоминало рыцарское забрало.

— Гриша, — сразу же поставил отца в невыигрышное положение коварный Апресян, — мне позвонил первый секретарь нашего горкома, да-да, тот самый, которому ты делал «Волгу», попросил помочь товарищу. Посмотри. Дефицит, сам знаешь, у нас по записи для инвалидов и ветеранов. Товарищ не инвалид и не ветеран. Расчет на общих основаниях, — повернулся к отцу, — с первого июня по решению трудового коллектива мы перешли на договорные цены.

— Загоняй в угол на третий подъемник, — бросил Гриша и, не дожидаясь ответа, покинул кабинет.

Отец и Леон устремились следом. В дверях услышали, как Апресян и докуривший свой «Данхилл» торговец гортанно заговорили на незнакомом языке.

Очередь по-прежнему безропотно ожидала, свернув заявления на ремонт в белые трубочки. Рехнувшийся смотрел в свою сквозь окно на небо, уже как Коперник в телескоп. Впрочем, он мог смотреть куда угодно и как угодно: ни победы над неприятельским флотом, ни новой звезды ему было не высмотреть.

— Быдло, — достаточно внятно, чтобы очередь расслышала, пробормотал отец, — проклятое быдло! Сколько можно сидеть, терпеть! — махнул рукой.

Странно.

В кабинете Апресяна отец был как бы чрезвычайным и полномочным представителем несчастного русского народа, томящегося в приемной, пока два восточных человека обговаривают темные делишки. Добившись же чего хотел, вдруг как ракета от пустой ступени, отделился от оставшегося в томлении народа, более того, вздумал его судить.

Каким-то он сделался многоликим, обретший под ногами почву отец. Прежде он был одинаков — подавлен, неуверен, растерян — со всеми: с Леоном, матерью, сантехником, врачом, членом ЦК КПСС, директором Института Маркса — Энгельса — Ленина, однажды вечером смятенно позвонившим ему домой. Нынче же меньше чем за час: вдохновенно-победителен в райкоме-горкоме, вельможно-вымогающ с Апресяном, презрительно-высокомерен по отношению к свернувшей в трубочку заявления на ремонт очереди. Леону открылось, что свободопроницаемый человек неартистичен, высокоморален и скучен, как… Господь Бог. В то время как свободонепроницаемый — эффектен и театрален, как… сатана.

С Гришей отец решил быть народным в самом скверном — партийно-вельможном — понимании народности. Понес какую-то похабщину с покушениями на юмор.

Гриша сдержанно хмыкал, кривил лицо-забрало.

Липовая отцовская народность осталась невостребованной.

— Мразь! — прошипел отец, когда Гриша уселся за руль, чтобы самолично поставить машину на подъемник. — Мразь! — Я должен унижаться перед такой мразью! — Гнев изрядно обеднил эпитетами отцовскую речь. — Боже мой, во что превратилась наша страна!

После чего, отринув похабствующую народность, отец коротко проинформировал Гришу, что, если тот сделает все как надо, с него, отца, помимо оплаты по грабительскому прейскуранту, еще и поллитра.

Глаза у Гриши, равнодушно нависшего над мотором, потеплели. Лицо-забрало просветлело, как, должно быть, светлели лица под настоящими забралами у настоящих рыцарей, когда прекрасные дамы им кое-что обещали.

— Добро, — обнадежил Гриша, запустил руки в мотор, тут же и вынес приговор: — Реле залипает. Не проходит ток от генератора, вот и вырубается.

— Ну и? — тревожно выдохнул отец.

— Зачистить язычки, — широко (во все забрало) зевнул Гриша, показав собственный, обставленный редкими черны ми пеньками зубов, язык, уставший зачищаться самогоном, — и все дела. Минутное дело.

Приговор был легок, как десятирублевый штраф вместо отнятия водительского удостоверения.

— Ты там и другое посмотри, — нашелся отец, — чтобы мне не плакать о поллитре.

— Масло могу поменять, фильтры, — служебно перечислял Гриша, — сход-развал гляну. Чего еще? Клапана в норме. Приходи через час.