Георгий Бурков. Дневники, размышления, сюжеты

Жизнь нужно отражать в той пропорции, в какой она есть на самом деле. Это требование не обязательно для произведений малой масштабности, но для эпопей это требование обязательно. Пусть коммунистическое движение – правильное движение, но когда берешься описывать его зарождение и первые шаги, изображай его так, как оно было, а не так, как оно принято (это общая ошибка почти всех произведений нашего времени о начале коммунистического движения).

* * *

Дневник я начинал не один раз. Начинал его в 4-м классе, в 8-м классе, после я записал чуть не целую толстую тетрадь, когда уже учился в университете. Но никогда, ни в одном из этих случаев дневник не нужен был мне так, как сейчас. В 4-м классе я просто готовил себя в гении, в 8-м классе – то же самое. Правда, в университете мне нужно было вылить куда-то свои чувства, мысли, сомнения и пр. Но это было явление временное и недолгое. К тому же не было искренности. Сейчас дневник мне необходим.

Сейчас моим родным и близким знакомым кажется, что я занят только тем, что усиленно готовлюсь для поступления в институт кинематографии на режиссерский факультет. Попаду ли я во ВГИК – это уже не будет играть большой роли в моей дальнейшей судьбе.

Не могу окончательно уяснить себе цели своего дневника, да и цели дневника вообще. Для чего он? Для потомков? Для последнего тома собрания сочинений? Для самого себя, чтобы прочесть на старости лет? Или, наконец, просто тренировка памяти и ума? Без ясной цели, без определенно поставленной задачи нельзя начинать даже самое мало-мальское дело. Дневник должен стать моим воспитателем, перед которым я не должен утаивать ничего и перед которым я не должен терять стыда.

Сейчас в душе моей – вакуум, как называют пустоту американцы. Но это не простой, вернее, не пассивный вакуум, не просто пустота. Совсем недавно на ее месте были кучи мусора, разного хлама. Я вымел все (не все, конечно, но чистку провел основательную) и поставил заслонки со стороны этого мусора, чтобы он не проник обратно, не заполнил вакуума. С другой стороны, я открыл все, но, странное дело, оказывается, недостаточно только открыть душу для хорошего, нужно втащить его самому, причем постараться для этого необходимо не один день, а месяцами, годами втаскивать по крупинкам, по зернышку, стаскать все зерна и ждать, пока каждое прорастет и даст плоды. А мусор в это время прет на твои заслонки, и нет сил сдержать. Да и соблазн берет: приоткрою, взгляну на этот хлам – может, он за это время изменился, стал лучше? А он и впрямь изменился, опрыснут какими-то красками, пахнет тройным одеколоном… но все тот же, увы, хлам!

Если хочешь добиться чего-то значительного в будущем, перевоспитывай себя сейчас же, начинай работать сразу, не рассчитывай, что в будущем все придет к тебе сразу само – и ум, и мастерство, и талант. Разве я не понимаю этого? Конечно, понимаю! Но не стараюсь следовать своим же мудрым советам.

Я не умею думать, как все люди (а откуда я знаю, как думают другие люди?). Я думаю диалогами чаще всего. В собеседники себе выбираю людей, конечно, которые глупее меня (даже в том случае, если собеседник умнее меня, я делаю его глупее – мне это ничего не стоит, а самолюбию приятно и лестно), разговор ведется в остроумных тонах – я его «режу» – или в публицистически нравоучительном тоне (разумеется, с моей стороны), собеседник в таких случаях слушает, виновато опустив голову, щеки пылают стыдом. Бывает, что в этих диалогах мне уже за 50 лет, я уже известный в мире режиссер, писатель, путешественник и пр. Собеседник – целая аудитория: или это большая толпа, встречающая меня после поездки за границу, – перед ними я говорю необыкновенно «мудрую» речь о жизни и об искусстве, или аудитория состоит из молодежи, которая слушает, задыхаясь от напряжения, придавленная моей необыкновенной эрудицией к стульям, о сущности искусства нового времени.

Я начинаю догадываться, что мои мысли становятся все более художническими. Чтобы подумать о простой вещи, мне необходимо быстро нарисовать очень яркую картину психологического характера, где главное лицо – я. Передо мной четко вырисовываются лица говорящих людей, на этих лицах – все тончайшие нюансы движения мыслей и души. Я угадываю, куда клонит разговор тот или иной собеседник.

Собеседниками бывают хорошо или плохо знакомые люди. Если это хорошо знакомый, то мой «художник» – воображение – рисует его мельчайшими подробностями по старым наблюдениям. Правда, «художник» часто грешит против объективной передачи ради красивости и эффектности – пока что он не реалист. То же самое происходит и со знакомыми только издалека людьми. Или в беседах управляет моя интуиция, пока что тоже плохая художница. Я много вмешиваюсь сам в творчество мысли.

Связь между творчеством художника и образом его мышления.

* * *