Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов

Насчет того, что «нас мало» — именно. Вот поэтому, когда брюсовские катакомбы [166] уже наступили — «целиком и полностью», — нам как-то надо держаться «насмерть» — хоть мертвыми, а стоять. Именно из этих чувств я и тороплю чеки Иванову и Одоевцевой - как воздух, как кислород. И М. М. в этом смысле всегда очень за Вас обоих. Присланное Вами и И. В. буду очень ждать и люблю заранее.

Отрывок из «Года»? Друзья мои, у нас в отделе бельлетра такой завал, такая давка, — что трудно ч<то-хнибудь> обещать. И 37 и 38 уж переполнены. Отрывок хвалил не только Аронсон — все хвалили, звонил как-то Глинка[167] (сов<етский> литератор, но культурный, сын философа Волжского,[168] помните, друга С. Булгакова [169]и пр.). Звонила Галина Кузнецова[170] — и хвалила И. В. и за отрывок и вообще. Все это так, все в порядке. Но просто технически трудно. Но, клянусь, буду думать и поговорю при случае с М. М.

С «Чеховым» в порядке? Слышал, что да. Хорошо, что Вы переехали в Париж — ах, Кира, увези меня в Париж![171] Быстрее обороты. Как получим материал, думаю, что чекушка не замедлит. Чекомания...

О «Возр<ождении>» всю порнографию слышал (но, конечно, подробностей не знаю) — какой-то Витте иль св. Вит?[172] Кто это? До такого святого Витта[173] не доходил, кажется, и мой друг Мельгунов. Между прочим, у меня оч<ень> хорошая память (особенно на стихи, которые как-то всегда застревают — хорошие, конечно). Или нехорошие — тоже. Петербургскую поэзию Вашего времени знаю довольно неплохо. Но вот никогда не видел и не читал Вашу старую книгу — «Памятник славы».[174] На днях был в Паблик Лайбрери[175] — наткнулся, взял и прочел. Это, конечно, плюсквамперфектум. Но было занятно прочесть... здорово нас жизнь помыкала и вымыкала.

Ну, кончаю.

Цалую ручки Ирины Владимировны, крепко жму Вашу.

Ваш дружески

исполнительный член

Р.Г.

24. Георгий Иванов - Роману Гулю. 16 марта<1954>. Париж.

16 марта <1954>

28, rue Jean Giraudoux

Paris 16е

Дорогой Роман Борисович,

Отвечаю с опозданием. Не сердитесь. Парижская жизнь — после трехлетнего Монморанси — вдарила нас малость «ключом по голове». Моя жена этому «очень веселится», я же, сыч по природе, обалдел.

Ну, очень, очень рад, что наши «отношения» благополучно восстановились. «Кошек» копать не будем: мы оба — Вы и я — обоюдно невинны, если в них поверили. В том вареве из говна, которою (нужно — которым. — Публ.) окончательно стала (по крайней мере здесь) литературная, с позволения сказать, среда, разобраться трудно. Значит, плюнем обоюдно и будем «дружить», как нам с Вами, естественно, полагается: делить нам нечего, а «общего», несмотря на «разность», у нас много.

Хорошо. Материалец от И. О. и меня скоро получите. Статейку об антологии я обязательно напишу, так что держите место. Но я еще не видел ее. Полагаю, посланный Вами экземпляр скоро приедет. Насчет Цветаевой я с удовлетворением узнал, что Вы смотрите на ее книгу, вроде, как я. Я не только литературно — заранее прощая все ее выверты, — люблю ее «всю», но еще и «общественно» она мне мила. Терпеть не могу ничего твердокаменного и принципиального по отношению к России. Ну и «ошибалась». Ну и болталась то к красным, то к белым. И получала плевки и от тех и от других. «А судьи кто?»[176] И камни, брошенные в нее, по-моему, возвращаются автоматически, как бумеранг, в лбы тупиц — и сволочей, — которые ее осуждали. И если когда-нибудь возможен для русских людей «гражданский мир», взаимное пожатие руки — нравится это кому или не нравится, — пойдет это, мне кажется, приблизительно вот по цветаевской линии.

Так как скоро я пошлю Вам кое-что — то будет, само собой, и сопроводительное письмо — и тогда доболтаю, чего не пишу сейчас. Жму Вашу руку очень дружески. И. В. тоже.

Ваш всегда

Г.И.

А вот и забыл, а между прочим существенное — т. е. не для Вас, а для нас. В пору начала нашей переписки после присылки нам разных штанов и пижам — были такие хорошие слова: какой № сапог поэта, какой воротник рубашек, костюм постараемся достать другой, для Одоевцевой собираем посылку...

Все это заглохло. Конечно, если возможности этого прекратились, то не о чем и говорить. Но если Вы об этом всем в бурном темпе нью-йоркской жизни забыли, а сделать можете — говорю без ломанья — будем очень польщены. Польщены, особенно, всякому барахлу американского пошиба: курткам, кофтам, шандалиям (т. е. сандалиям. — Публ.), одним словом, таким вещам, какие в «Европах» дороги и плохи, а у Вас поносят и бросают. № моих сапог 42, рубашки 38. Обожаю сапоги без шнурков, а как у вас делают, вроде ночных туфель. И удобно, и ноги мои меньше болят. Но, конечно, если попадется костюм и что другое солидное — тоже очень приятно. И какие тряпочки автору «Года жизни». Покупать нам не на что: чех<овского> гонорара едва хватает, чтобы есть и платить квартиру. Но, само собой, — если это по-прежнему в Вашей власти.

Еще раз

Г.И.