Георгий Скорина

Час спустя Иоганн фон Рейхенберг подробно рассказывал его преосвященству епископу о новых планах Скорины: о тайной его друкарне, в которой скрывается кенигсбергский иудей, о подготовляемой к печатанию новой книге уже не церковного, но светского содержания и, надо полагать, наполненной богохульными и бунтарскими мыслями.

– Королевский указ, – сказал епископ, – освободил схизматика от одного обвинения, но теперь мы можем возбудить новое. Обращение прусского герцога, хоть он и проклятый еретик, поможет нам…

– Нет! – прервал его Рейхенберг сухо. – Пришло время нанести смертельный удар. Пора покончить и со Скориной, и с виленским братством.

– Но как обнаружить эту тайную печатню?

– Не тревожьтесь, ваше преосвященство, – усмехнулся Рейхенберг. – Мои люди многочисленны и искусны. Иные из них близки к нему и пользуются его доверием…

* * *

Сведения, сообщенные Рейхенбергом епископу, были правильны. Предвидя, что запрет с друкарни будет снят не скоро, братство решило оборудовать временную тайную типографию в домике, где скрывался Товий. На средства братства были заказаны новый печатный станок и наборные доски. Старик принялся резать заставки и заглавные литеры. К счастью, один запасной набор шрифтов, хранившийся в доме Георгия, уцелел. Эта мера предосторожности, заведенная Скориной после разгрома пражской типографии, оказалась весьма полезной.

В помощь Товию был нанят прежний мастер Войтех.

Когда Скорина возвратился из Познани, Войтех явился к нему и осведомился, не найдется ли для него работы.

Георгий был не особенно расположен к этому человеку, но считал его сведущим друкарем, да других и не было.

Георгий тотчас же принялся за работу над «Большой Подорожной Книгой». Он писал легко и быстро, гнев, закипавший в душе, направлял его перо. Размышления и выводы, родившиеся в мрачные дни заточения, должны были прозвучать в этой книге.

По вечерам в тайной друкарне Георгий читал Бабичу, Богдану и Товию отрывки написанного. Часто приходил сюда и Николай Кривуш. Скорина предложил включить в книгу стихи и притчи, в которых Кривуш высмеивал монахов и епископов, вельмож и судей, бичевал царящие в королевстве пороки: лицемерие, невежество, подкупы, притеснение народа. Толстяк, по обыкновению, отшучивался, но нетрудно было видеть, что он польщен и обрадован предложением. Георгий обещал перевести их на белорусский язык, сохранив манеру и остроту польского оригинала.

– Ну что же! – воскликнул Николай. – Надо воспользоваться случаем, чтобы изобразить в надлежащем виде Иоганна фон Рейхенберга и его друзей.

Через несколько дней он принес первое свое сочинение. Прочитав его, Георгий сказал серьезно:

– Ах, Николай! Сколько таких сокровищ расточил ты напрасно в те годы!

Георгий внимательно наблюдал за своим другом. Он с радостью заметил, что теперь Николай живо интересуется печатней, вникая во все подробности дела, что он с увлечением работает над своими стихами. По приглашению Георгия и Маргариты Кривуш переселился к ним. Он все реже предавался обычным попойкам и иногда целые дни проводил за работой, запершись в своей горнице.

Казалось, все опять складывалось счастливо для Георгия: любимое дело, безоблачная семейная жизнь, тесный круг преданных друзей…

Хотя розыски Товия в Вильне, казалось, прекратились, Георгий постоянно напоминал друзьям о сохранении тайны и принимал всевозможные меры к тому, чтобы маленькая печатня не была никому известна.

Помещение печатни было тесным и темным. Вряд ли проникал сюда когда-нибудь солнечный свет. Товий работал и жил здесь. По совету Георгия, он выходил на прогулку только ночью, в сопровождении Гинека, Кривуша или самого Георгия. Тогда на уснувших улицах города велась тихая беседа о будущем. Теперь старого мастера и Георгия связывала истинная, крепкая дружба.

Иногда Георгий шутил:

– Не правда ли, Товий, я дал вам королевские условия. Моя темница ничем не хуже альбрехтовой!

– О, пан доктор, – улыбаясь, отвечал старик, – когда я беру в руки листы нашей новой книги, стены этой печатни раздвигаются и мне светит солнце так, как оно никогда не светило королю!

Товий был счастлив, работа спорилась. Каждый оттиск листов новой книги носил следы его высокого мастерства.

– Когда же люди смогут насладиться прекрасным творением сим? – спросил как-то Бабич, разглядывая рисунки.

– Скоро, – ответил Георгий. – Теперь уже скоро.

– Если позволит пан доктор, – робко заметил Товий, – я покажу переплет.

– Разве он готов? – удивился Георгий.

– Да, – как всегда улыбаясь, ответил старик и, открыв ящик, достал сафьяновую папку, еще пахнувшую клеем и кислотой.

Георгий почти выхватил ее из рук Товия.

– Что это? – спросил он, видя неизвестный ему рисунок на фронтисписе.

– Это образ доктора Франциска из славного города Полоцка, – ответил Товий.