Георгий Владимов: бремя рыцарства

31.08.1997

Дорогой Георгий Николаевич!

Не хотел я читать Вашего романа в журнальных версиях, ждал отдельного окончательного издания. Дождался, прочел.

Поздравляю Вас! – книга очень значительная, весомая, умная, яркая, многое запомнится навсегда. От первых же страниц – удовольствие читать: настоящая литература, какой (современной) давно не читал. Для такой обширной по содержанию картины – весьма компактная конструкция, нет обвисаний, но тщательно исполнены замыкания всех начатых завязок. Книга несколько раз поражает как бы самыми неожиданными (а на самом деле имманентными) поворотами: от «Поклонной горы» (дивная сцена) поворот Кобрисова на фронт, и потом орудийный обстрел их «виллиса». Допрос перебежчика из Мырятина – просто кусок живого сердца и мяса – да тема, которой советско-«российская» литература и по-сейчас боится. (По моим многочисленным тюремным встречам – все верно до струнки!) Блистательно и: начавшаяся переправа, команды Шестерикова – и лежка Кобрисова с медсестрой. (Так и не названной Вами по имени – и хорошо!) И не-расстрел Галишникова (хуже расстрела). Власовская тема, по ее неосвещенности, выдвигается даже вперед общефронтовой. Провидческая встреча с храмом Стратилата (и опять тот же удачный прием: генерал не сразу назван по фамилии) – и вполне убеждает перенос к Гудериану и символическое совпаденье моментов наступления нашего и отступления их. И Гудериан – удался. (Когда в советских романах давали немецких высоких лиц – то всегда неживые чучела.) Вижу, что Вам изрядно досталось за все это в бранных рецензиях, не усмотревших в книге главного. Не обращайте на них внимания, книга – навсегда останется в нашей литературе.

По ходу чтения я делал записи, и мог бы еще многое сказать (среди разрушенного Киева как дивен «Ангел» – Владимир – и получукчевое восприятие Кобрисова), и сам Кобрисов проведен через роман с большим тактом и верностью.

И невозможно не заметить Вашей отличной осведомленности во фронтовых реалиях (сказалось Ваше «суворовское» воспитание? – а потом вникание, внимание, военные знакомства?) – что в артиллерийском деле, что в танковом, что в авиационном.

Но одно провисание все-таки есть – это 5-я глава. И в обеих ее половинах: в лубянской камере не хватает безвыходности гнета, тревоги, а камерная болтовня с вяловатым остроумием рыхла (напротив, Опрядкин – и свежо, и очень удался). И – неправдоподобное двухмесячное отступление без соприкосновения с противником (так могло длиться, – ну, 3–5 дней) – и вот тут-то совсем потеряно ощущение армейской массы. (Я испугался, что от этого момента роман сломится, но так – не произошло, стержень восстановился, и вся композиция, едино включившая и декабрь 41 года под Москвой и октябрь 43-го под Киевом, узловые моменты войны.)

Радуюсь Вашему успеху. Желаю еще следующих! Понимаю, как Вам невыносимо тяжко после Вашей недавней потери. И к тому – неудача вернуться в Россию, что именно Вам-то и тяжело.

Жму руку

Ваш Солженицын[583]