Георгий Владимов: бремя рыцарства

Душевная одаренность и способность к глубокой любви видна из пронзительного рассказа о первой ночи с женщиной, к утру ставшей его женой: «За окном грохотали поезда, которые здесь не останавливались, и желтые пятна от их огней прыгали по ее лицу и груди. В эти минуты ему отчего-то становилось нестерпимо жалко ее…» (1/146) Письмо к ней проникнуто трогательной заботой: «Но денег особенно не жалей, до Рудногорска таксишника найми… И приезжай, не медли, а то я по тебе, честно, соскучился… Жду тебя скоро и остаюсь уверенный в твоей любви любящий муж твой Пронякин Виктор» (1/67). Перед смертью Виктор напрягает последние жизненные силы, заботясь о своей «женульке»:

Женщина она еще красивая, мужиков вокруг нее всегда хватает… Да ведь она все… на бойких местах… Я уж ее такую застал… Ничего поделать не смог. Так вот, мужиков-то хватает, а жалеть по-настоящему, как я жалел, это навряд ли кто найдется… Вы бы потолковали с ней. Что дальше делать ей… Жить как. Боюсь я, спутается, с кем не надо. Я это без ревности говорю. Я за нее боюсь… (1/140)

Глубже всего раскрывается Виктор Пронякин, когда в нетерпеливом возбуждении ведет МАЗ с переполненным рудой кузовом по самой длинной из своих дорог – к смерти. Это момент его недолгого триумфа: «…ведь это я везу, я, а не кто-нибудь. И не последний я, а первый», – то, чего он желал с глубочайшей, неумеренной страстностью: перед осуждавшей его бригадой, в предчувствии любовного восторга «женульки», но главное – при мысли о радости, которую он вез для всей страны:

…это он, Виктор Пронякин вез первую руду с Лозненского рудника. Руду, которой ждут не дождутся и Хомяков, и Меняйло, и Гена Выхристюк и про которую завтра утром, если не нынче же вечером, узнают в Москве, в Горьком, в Орле, в Иркутске и в других местах, где он побывал и где не пришлось (1/127).

Но его недолгому счастью не суждено было воплотиться в реальность. В безвременной и бессмысленной смерти Виктора Пронякина есть тревожащий знак вопроса, без ответа на который невозможно понять смысл этой повести.

Шоферы на КМА

Л. Аннинский отметил, что «Большая руда» была энциклопедией моды, быта и повседневной жизни рабочего класса той эпохи: «Постарели те дивы, повывелись те клопы, однако протокольно точные детали, которые должны резать ухо анахронизмом, читаются и теперь с интересом, как точные приметы эпохи»[149].

Образы шоферов написаны теплыми красками, создающими индивидуальный портрет каждого из них. Солидный бригадир Мацуев, справедливый, природно-умный. С его домиком, палисадником, красным флюгером, телевизионной антенной на крыше и дородной, гостеприимной женой, он кажется самым благополучным из всех. Немудреный Косичкин, не очень грамотный, косноязычный, но прошедший войну и глубоко чувствующий цену труду, жизни и смерти. Раздражительный Меняйло, добрый Федька, милый Гена Выхристюк:

– Эх, хлопцы… жить бы нам всем на одной улице. Пришел домой – душа радуется. Часик порадовался – пошел, например, к Меняйло пешком через забор – козла забить. Или, скажем, к Федьке – магнитофончик послушать. Музыка самая модерн. И чтоб девочки были красивые (1/96).

Трудящиеся водители, умеренно пьющие, озабоченные семьей или обитающие в общежитии для холостых, развлекающиеся выпивкой и танцами по вечерам. Прибившись к КМА, они живут надеждой на лучшее будущее, безропотно смиряясь с погодными препонами и терпеливо «забивая козла» в надежде на их окончание:

И зачем же тогда с ума сходить? «Руда! Руда!» …Если скажем, предназначено ей, рудишке-то, в пятницу появиться, так она же все равно в понедельник тебе не покажется. Ну и ради бога! Неужели же из-за этого жизнь себе портить? (1/94)