Гептамерон

– Я никогда не видел, – сказал Жебюрон, – ни одного насмешника, над которым бы потом не посмеялись, ни одного обманщика, которого бы не обманули, ни одного гордеца, который бы не был впоследствии унижен.

– Вы мне напомнили, – сказал Симонто, – об истории одного обмана, – и, если бы она была более пристойной, я бы охотно вам ее рассказал.

– Раз уж мы собрались здесь, чтобы говорить правду, – воскликнула Уазиль, – то, какова бы ни была эта история, я передаю слово вам, чтобы вы нам ее рассказали.

– Извольте, я готов это сделать, – сказал Симонто.

Новелла пятьдесят вторая

Слуга аптекаря, видя, что следом за ним идет адвокат, который постоянно с ним враждовал и которому он был рад отомстить, выронил из рукава комок мерзлого кала, завернутый в кусок бумаги и формой похожий на головку сахару. Адвокат поднял его и спрятал за пазуху. Потом он отправился с приятелем завтракать в таверну, но ему пришлось испытать там самому тот стыд и унижение, которым он хотел подвергнуть бедного слугу[160].

Близ города Алансона жил некий дворянин, имя его было де ля Тирельер[161]. Однажды утром ему понадобилось пойти в город. Это было совсем недалеко, а так как стоял трескучий мороз, он надел теплую шубу на лисьем меху. Окончив дела, он разыскал своего приятеля – адвоката, которого звали Антуан Башере; поговорив с ним о разных разностях, он сказал, что хотел бы где-нибудь хорошо позавтракать, но непременно за чужой счет. Разговаривая так, они сели отдохнуть возле лавки аптекаря. И разговор этот подслушал слуга аптекаря, который придумал, как угостить их завтраком. Выйдя из лавки, он пошел на одну улицу, куда люди обычно ходили отправлять свои естественные потребности[162], и подобрал там большую колбаску, настолько замерзшую, что она была похожа на небольшую головку сахару. Он тут же завернул ее в белую бумагу так, как он обычно завертывал покупки, постарался, чтобы сверток имел вид попригляднее, и, спрятав его в карман, обогнал дворянина и адвоката и как будто нечаянно выронил свою ношу, после чего вошел в дом, куда он якобы послан был отнести этот сверток. Де ля Тирельер поторопился поднять сверток, будучи уверен, что это сахар. Не успел он это сделать как слуга аптекаря вернулся и стал спрашивать, не видел ли кто головку сахару, которую он обронил. Адвокат, думая, что ловко обманул его, быстро прошел вместе со своим приятелем в соседнюю таверну и сказал ему:

– Теперь-то уж мы позавтракаем за счет этого слуги.

В таверне он попросил подать им вкусной еды, хорошего хлеба и хорошего вина, ибо был уверен, что у него есть чем за все заплатить. И по мере того как он за едой стал отогреваться, «сахар», спрятанный у него на груди, начал оттаивать, и вся комната постепенно наполнилась вонью. А тот, от кого она исходила, рассердился на служанку и сказал ей:

– Другой такой срамницы, как ты, во всем городе не сыщешь. Не знаю уж, ты ли сама или дети твои тут наложили, но тут просто не дохнешь от дерьма.

– Клянусь апостолом Петром, – воскликнула та, – нет тут нигде такой мерзости, разве только сами же вы ее сюда занесли.

Тут оба посетителя вскочили с мест, – вонь сделалась уже совершенно невыносимой. И они пошли к огню, и адвокат вытащил из-за пазухи платок, который весь был запачкан оттаявшим «сахаром». Тогда, распахнув свою подбитую мехом шубу, он увидал, что она вся в нечистотах, и мог только сказать своему приятелю:

– Мы думали, что обманули этого негодника, а это, оказывается, он нас так ловко провел.

И им, которые вначале так радовались своей удаче, пришлось заплатить все, что с них причиталось, и уйти из таверны раздосадованными и огорченными.

Благородные дамы, так нередко бывает с людьми, которые любят пускаться на подобные хитрости. Если бы дворянину этому не хотелось позавтракать за чужой счет, ему не пришлось бы нюхать подобную мерзость. Разумеется, благородные дамы, рассказ мой не очень пристоен, но вы позволили мне говорить правду, что я и сделал, дабы показать, что ежели самого обманщика обмануть, то от этого никому не становится худо.

– Принято говорить, – сказал Иркан, – что слова никогда дурно не пахнут, но тем, о ком эти слова здесь говорились, не так-то легко было отделаться и не почувствовать этой вони.

– Есть слова, которые действительно не пахнут, – сказала Уазиль, – но есть и другие, которые называют дурными. Те-то уж в самом деле дурно пахнут, потому что задевают душу нашу больше, чем тело, а это похуже, чем нюхать какую-нибудь головку сахару, о которой вы только что рассказали.