Гера

         Солнце поднялось над городом, и он пришел в такой восторг, который понятен только человеку, находящемуся в шаге от смерти: мир был прекрасен. Зимний, неласковый, нерадостный мир все равно был прекрасен.

         Плечо перестало ныть, стало легче дышать. Сашка открыл окна в морозный простор. Никто не скажет наверняка, что ждет его. Никто этого не знает и не может знать, поэтому ему совершенно не о чем волноваться.

         Глупо волноваться о неизвестности – тогда вообще: не жить. Сейчас тревожит Сашку только одно: жива ли Аня, продолжает ли она существовать в этом зимнем мире или зимний мир продолжает существовать без нее?

         Не у кого спросить. Не у зимы же? Аня? Где ты? Где ты, моя Снегурочка? Никто не ответит.

         Звонит Лека, Сашка говорит что-то, а потом долго смотрит на трубку. Сколько было всего – до нее, и сколько уже произошло после – не с нею. Как-то параллельно, в другой плоскости. До какой оскомины может надоесть нелюбимая женщина даже простыми телефонными звонками, даже своей заботой!

– Я приеду, – слышит Сашка из выключенного телефона, и уже не понимает, сказала ли она это, или он услышал то, чего не хотел услышать.

         Она замечательна, красива, изящна. Она изысканна и утонченна. Она роскошна в своей небрежности и небрежна в своей роскоши. Она входит стремительно, ее движения порывисты, ее губы шепчут слова нежности, раскрываясь навстречу его губам.

         Она обнимает его и прижимается нежно:

– Герочка…

         И Сашка обнимает ее, глядя в глаза зиме за окном.

– Чем ты занимаешься? Отдыхаешь?

– Отдохну, когда найду того, кто пытался меня убрать в день приезда. Найду – и отдохну, – говорит мрачно.

         И Лека отступает. Поправляет воротник алого манто и одергивает шарф.

– Еще не нашел?

         Он тоже отступает на шаг. Теперь между ними – два шага. И с расстояния дух шагов Лека говорит спокойно:

– Я знаю. Отец упоминал вскользь. Власти решили не встревать в это дело. Пока вы сами не разберетесь…

– Кто это «мы»? – Сашка впивается взглядом в ее лицо.

         Она поводит плечами, как от холода.

– Ты и Гром. Это же ваше внутреннее дело. Так отец сказал. Вы сами должны его решить…

– Гром?

– Разве ты не знал?

         Сашка отвернулся от ее лица.

– Хочешь, я тебе отца наберу? У него должна быть вся информация.., – предложила Лека растерянно.

– Не надо. Это давнее дело. Гром уехал уже.

– Уехал? Об этом я ничего не слышала, – она покачала головой.

21. ГРОМ И МОЛНИИ

– Ты можешь оставить меня одного? – Сашка упирается взглядом в Леку, и она невольно пятиться к двери.

– Я должен подумать, – добавляет он хмуро.

         Что тут думать? Вспоминается растерянный взгляд Грома после того покушения, его скользящие жесты, его неуверенность.

         Всю жизнь Гром пытался нажить денег. Это была его единственная цель. На пути к этой цели он сметал все преграды без особых раздумий.

         Лучше не делить на двоих то, что можно не делить. Гром не знал о диске, но на всякий случай решил докопаться до самого-самого дна: а вдруг там лежит золотая монетка. Потом отступил. Только и всего – отступил на время, похлопал Сашку по плечу и сделал вид, что прощается. Гром? Зная о том, что ставки возрастают с каждым днем? Гром выбыл бы из игры? Никогда!

         И всем об этом известно. Даже Витковскому. И из Москвы Сашку отпустили скорее всего потому, что знали: слишком много свидетелей, и кто-то лишний.

         А кем был всегда Гром? Посредником между посредниками? Удачливым сутенером? Не больше.

         И вдруг Сашка споткнулся в своих мыслях об это «был». Был? Был. Гром сам себе вычеркнул. Гром допустил ошибку – пошел против Сашки, пошел против команды. И напрасно.

Сашка сжимает кулаки. Гром – единственный человек, на кого он мог положиться. Но Гром – пусть даже наугад – копал глубже, никому никогда не доверял, никого не брал в расчет. Тем более – ни во что не ставил их дружбу. Самая продажная шкура из всех продажных шкур в мире.

Сашка набрал его номер машинально. И Гром ответил тоже как-то машинально.

– Ну, че там у тебя?

         А потом словно осекся, вспомнил.

– Я завтра лечу. Из Борисполя.

– Я провожу тебя.

– Да ну…

         Не летит, – решил Сашка. – Врет. Как обычно, держит его, своего бизнес-партнера, за полудурка.

– Хочу тебя проводить…

– В десять утра рейс. Давай!

         И Гром отключается. А Сашка остается с мобилой, зажатой в кулак. Ну, допустим, завтра будет какой-то рейс… под какой фамилией летит Гром, неизвестно. По паспорту не пробить… Но завтра… завтра… Сашка все равно проводит его – в последний путь. Он его из-под земли достанет. С самого его денежного дна. Найдет, на какую бы глубину Гром ни нырнул. Этого требуют законы его перевернутой жизни.

         А Аня… Аня далеко от всего этого. Пусть… живет себе – ничего о нем не зная. Или – пусть земля будет ей пухом.

         Утро Сашка встречает  в аэропорту «Борисполь». Об обмане Грома знали все – все, кроме Сашки. Значит, и о финале этой истории должны узнать все. А потом – пусть все пойдет прахом…

         Гром, к Сашкиному удивлению, ровно в половине десятого входит в здание аэропорта. Сашка видит, как он оглядывается беспокойно, а потом набирает чей-то номер. И у Сашки звонит мобильный. Совсем за лоха его держит – решил, действительно, попрощаться.