Герберт Уэллс

Ливерпуль бомбили, пароходы топили; Уэллса это не напугало — он никогда не отличался физической храбростью, скорее наоборот, но после семидесяти лет чудесным образом переменился — и, три дня прождав морского конвоя, он 4 сентября отплыл в Нью-Йорк. Рузвельт вел кампанию по переизбранию на третий срок: сам он считал, что Америка должна вмешаться в ход войны, конгресс и общественное мнение были против — повторялась ситуация Первой мировой. Уэллс пробыл в США три месяца, наблюдал всю выборную кампанию, и она привела его в отчаяние. Впервые он отозвался о своих любимых американцах так нехорошо. «В драке типичный американец бьет не просто, как приходится бить, а изо всех сил. В делах он ставит на выигрыш, для него тут не может быть компромисса, и он почти лишен гордости созидателя. Созидатель для него не тот, кто создает прекрасные вещи, а делец, скопивший большие деньги», — писал он в статье «Неприглядная сторона Америки».

Лекция Уэллса называлась «Два полушария или один мир»; он выступил с ней 12 раз (преимущественно в Калифорнии, где жил у своих знакомых Ламонтов и последний раз увиделся с Маргарет Сэнджер) и дал множество интервью. «Поскольку расстояния теперь не существуют, все, происходящее в мире, касается каждого», — говорил он, настаивая, что американцы обязаны вмешаться. Но как? Вступить в войну? Нет, другое: пока США и СССР сохраняют нейтралитет, они должны взяться за руки и призвать мир к порядку, инициировав принятие Декларации прав человека и объединение всех желающих в Союз государств (термин «федерация» он отвергал). Американцы встретили эту идею ледяным недоумением.

Эйч Джи не стеснялся агитировать за Рузвельта и поносить американских «правых», а также Чемберлена, которого Черчилль оставил в своем правительстве, из-за чего постоянно ввязывался в перебранки. Он, кажется, вернулся к богостроительству, призывая к учреждению некоего Бога Истины, «которого ищет весь мир». Он особо подчеркивал необходимость общемирового контроля над авиацией — летчики могут погубить мир, но они же призваны его спасти, а вернувшись под конец своего путешествия в Нью-Йорк, выступил на эту тему по радио и был завален вопросами радиослушателей. Его речи о летчиках чрезвычайно любопытны и показывают, что, когда дело касалось этих небожителей, он терял и дар предвидения, и ощущение реальности. Осенью 1940-го, когда немецкая военная машина только набирала ход, он утверждал, что для Гитлера вот-вот все кончится — ведь «воздушное могущество немцев почти иссякло, их авиация не отвечает современному уровню, а лучшие летчики либо погибли, либо вымотались и утратили боевой дух». На американцев эти пророчества производили двойственное впечатление: с одной стороны, приятно слышать от умного человека, что с Гитлером покончено, а с другой — зачем вмешиваться, если все и так хорошо?

Из Америки он выбирался через Бермуды. Домой попал 4 января 1941 года. Была поездка удачной или нет? Кагарлицкий пишет, что турне «кончилось полным провалом», приводя в доказательство слова Клауса Манна: в Америке молодой писатель пришел к старику, чтобы тот помог добыть средства для издания журнала. «Мэтр сразу обнаруживает удивительно желчно-агрессивное настроение. Мрачный, тусклый, злой взгляд, которым он меня изучает, еще больше леденеет, когда я осмеливаюсь намекнуть на свой журнал.

— Литературный журнал? — Уэллса просто трясет от негодования и презрения. — Что за ребяческая идея. Какое мне до этого дело!»

Далее Уэллс обругал немцев — все они «дураки, хвастуны, шуты гороховые и потенциальные преступники» и настаивал на том, что Гёте ничего не стоит в сравнении с Шекспиром — но потом смягчился и обещал Манну сделать что-нибудь для его журнала. «Великолепный старикан, при всей своей ершистости! И юмор у него, как у всех добрых британцев. На прощание он становится лукавым и ищущим примирения». Непонятно, как эта сцена может служить доказательством того, что турне провалилось. Маккензи приводят в доказательство того же тезиса другое свидетельство — Моэма, который встретился с Уэллсом в Нью-Йорке: «Его лекция провалилась. Люди не могли его услышать и не хотели слушать. Он был обижен и разочарован. Он не мог понять, почему людям надоело то, что он говорит на протяжении последних тридцати лет. Течение реки давно пронеслось мимо, оставив его на берегу».