Герберт Уэллс

ПЕН увертывался от политики как мог, но это не всегда получалось. Еще в 1923-м Борис Пильняк сделал попытку основать клуб русских писателей, который объединил бы советских и эмигрантов; Уэллс и Шоу, с которыми Пильняк познакомился в Лондоне, эту идею поддержали, но ничего, разумеется, не вышло. Затем Луначарский и венгр Бела Иллеш, президент Международного объединения революционных писателей, выдвинули идею о вступлении этой организации в ПЕН. Голсуорси отказал. Русские писатели оставили ПЕН в покое, но начались проблемы с немецкими. В Дубровник немецкая делегация приехала в обновленном составе — без евреев и коммунистов; ее новый исполком заявил о своей преданности Гитлеру. Эти шаги вызвали одобрение многих членов ПЕН-клуба в Италии и даже некоторых британцев. Голсуорси ратовал против политики, но он был человеком глубоко, по-старомодному порядочным: не приходится сомневаться, что он сделал бы все, чтобы не допустить немецкую делегацию на конгресс. Уэллс, разочаровывавшийся во всех организациях, в которые вступал, ПЕН-клуб до самой смерти мучительно любил: он называл его «жалким», «слабым», «несчастным», «бестолковым», но это был его светлый идеал — культурные люди из разных стран собираются вместе и говорят об искусстве… Но он не умел организовывать людей: он растерялся. С одной стороны, в Германии полыхают костры из книг, а с другой — нельзя говорить о политике…

Он пошел на компромисс: согласился, чтобы в резолюции конгресса не упоминалось о ситуации в Германии (а был только провозглашен принцип свободы слова), но не согласился на требование немцев, чтобы эта ситуация не обсуждалась. Она обсуждалась — и немцы покинули зал. Их не исключили, но осенью они сами объявили о выходе из ПЕНа. Уэллс был угнетен, не находил в себе сил руководить ПЕН-клубом, но его поддерживала идея создания русского ПЕНа — независимого от коммунистической партии.

Еще в апреле 1932-го, вернувшись из Грасса в Англию, Эйч Джи провел несколько дней с приехавшей Мурой Будберг. К тому времени он «готов был сделать все и на все посмотреть сквозь пальцы, лишь бы Мура целиком принадлежала мне». По всем правилам он сделал предложение руки и сердца. «Я хотел, чтобы она окончательно связала со мной свою жизнь, чтобы мы слились не только телом, но и душой…» Но в Дверь нужно входить тогда, когда она открыта. Он опоздал. Мура ему отказала. Тем не менее сентябрь и октябрь они провели вместе. Он был так счастлив, что и вправду «на все смотрел сквозь пальцы» — например, на то, что Мура возобновила знакомство с Локкартом и регулярно встречалась с ним. Она обсуждала дела Уэллса с Локкартом, о чем тот упоминал в дневниках, попутно дав Уэллсу любопытную и несправедливую характеристику: «Вокруг него — только женщины, мужчин-друзей у него нет. Молодые ему неинтересны, и он не старается, как Горький, поощрять их. <…> Потом Уэллс как-то исчез. Он умеет как-то вдруг исчезать, испаряться и никогда уже не возвращаться к людям». Уэллс Локкарта терпеть не мог (взаимно), но по инициативе Муры они обедали втроем и в больших компаниях.

В ноябре Мура уехала (по ее словам) в Париж, где (по ее словам) у нее жили родственники. Прощаясь, Эйч Джи просил обдумать его предложение и назначил свидание в Зальцбурге через год, по окончании конгресса в Дубровнике. И вот весной 1933-го они встретились. Мура вновь ответила отказом. Горький в те дни возвращался в Россию, он был болен, она хотела с ним проститься. Уэллс ревновал — она поклялась, что с Горьким у нее «ничего не было», и, по ее словам, уехала в Стамбул, чтобы проститься с ним, а по словам Уэллса, передумала и не поехала. С Мурой ничего нельзя знать достоверно. Большинство историков считают, что она все-таки ездила прощаться с Горьким и встретилась с ним 15 мая в Стамбуле. Далее она зачем-то ездила (а может, и не ездила) в Париж, после чего соединилась с Эйч Джи в Лондоне и стала его «официальной» подругой. Он выводил ее «в свет», познакомил со своими друзьями. Не переставал молить о браке. Тщетно. Чтобы вас любили, как правило, достаточно не любить. Так устроен человек нашего вида — неужели хоть в этом нам не хочется стать другими?

Эйч Джи Уэллс и Мура Будберг провели почти неразлучно осень 1933 года и первые месяцы 1934-го. После Нового года они приехали в Борнмут, курортный городок на южном побережье Англии. Незадолго до этого в издательстве «Хатчинсон» вышел «Облик грядущего» — Уэллс сообщил агенту, что хочет, чтобы книга продавалась по очень низкой цене и ее прочли «все». «Облик грядущего» отлично расходился. Эта вещь с ее роскошными батальными сценами и примитивными сюжетными ходами так и просилась на экран. Ею заинтересовался знаменитый, а тогда начинающий (но уже снявший успешный фильм «Частная жизнь Генриха VIII») режиссер и продюсер Александр Корда. Пусть Америка умоется: европейцы тоже способны сотворить нечто грандиозное. Корда приехал в Борнмут и моментально уговорил Уэллса делать сценарий.