Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха

Как и все присутствующие, молодой адвокат Вернер Бросс был удивлен и впечатлен выступлением Геринга, который говорил более двух часов профессорским тоном, не заглядывая в свои записи, без заминок и без колебаний[699]. Он снова увидел его в переговорной комнате в конце дня. «[Геринг] выглядел очень усталым, – вспоминал Бросс, – но явно удовлетворенным. И сгорал от нетерпения приготовиться к завтрашнему заседанию. Он очень обрадовался, когда я ему сообщил, что аккредитованные в Нюрнберге американские корреспонденты назвали его выступление очень ловким, когда им предложили оценить его в двух словах». Тем же вечером Геринга в камере посетил Гилберт. «Он даже не притронулся к ужину, сидел на кровати и курил свою баварскую трубку, – писал впоследствии американский психолог. – Мне он сказал, что слишком взвинчен, чтобы ужинать. “Вы должны понять, что после почти года заключения и пяти месяцев сидения в зале заседания без возможности произнести хотя бы одно слово я был довольно напряжен, особенно первые десять минут выступления. Но больше всего меня расстраивало то, что я никак не мог унять дрожь этой чертовой руки”. […] Настроен Геринг был серьезно, он искал некое утешение в цинизме и фатализме. Он сказал, что человек – самый великий из всех хищников, потому что его мозг дает ему возможность убивать других в большом количестве, тогда как остальные хищные животные убивают только для утоления голода. Он выразил уверенность в том, что со временем войны будут становиться все более разрушительными, мол, такова судьба. В темноте его камеры царила атмосфера “Сумерек богов”. (Он попросил охранника не включать освещение.) Без особых усилий можно было представить, как Геринг начинает произносить свои тирады под звуки музыки Вагнера».

Слушания возобновились утром 14 марта. После нескольких предварительных вопросов об уставе национал-социалистской партии и о «принципе фюрерства» Штамер вернулся к делу Рёма. Геринг снова говорил без бумажки: «Рём хотел любой ценой получить контроль над Министерством обороны рейха. Фюрер был категорически против этого. […] Рём хотел снять с должностей как можно больше генералов и высших офицеров. Фюрер и я придерживались противоположного мнения. […] Люди Рёма были сторонниками политики более левого уклона, они также были радикально настроены против Церкви и евреев. […] За несколько недель до путча Рёма один из руководителей штурмовиков сообщил мне, что, по его данным, готовится выступление против фюрера и его окружения с целью быстрой смены Третьего рейха неким Четвертым рейхом».

Добавив, что фон Шлейхер и Штрассер были тесно связаны с заговорщиками и что он глубоко сожалеет о «случайном» убийстве фон Шлейхера, Геринг заявил: «Число жертв сильно завысили. Насколько помню, были убиты 72 или 76 человек, причем большинство – в Южной Германии»[700].

Но, не удовлетворившись таким смягчением фактов, Геринг решил выставить себя в выгодном свете. «Во второй половине дня [30 июня] я узнал, что были убиты люди, которые не имели никакого отношения к бунту Рёма, – продолжал он. – В тот же вечер в Берлин вернулся фюрер. Я узнал об этом поздно вечером или ночью[701] и уже в полдень следующего дня пришел к нему, желая добиться, чтобы расстрелы были прекращены немедленно».

Однако мы с вами знаем, что Геринг явился в тот день в рейхсканцелярию вовсе не за этим, но великий хвастун все равно решил наградить себя дипломом за твердую гражданскую позицию. «Заканчивая разговор о путче Рёма, – сказал он, – я хотел бы подчеркнуть, что беру на себя всю ответственность за меры, принятые в отношении Эрнста, Гейдебрехта и многих других людей в соответствии с приказами фюрера, которые я исполнил сам или передал. И даже сегодня я уверен в том, что действовал правильно и руководствовался чувством долга».

Затем доктор Штамер задал Герингу вопрос по поводу преследования Церкви нацистскими властями в Германии и в оккупированных ею странах. Геринг высокопарно ответил: «Я знал, что вначале в Германии некоторые священнослужители были отправлены в концентрационные лагеря. Дело пастора Нимёллера получило широкий общественный резонанс. […] Но многие пасторы и священники, активно критиковавшие режим, остались на свободе». Что касается оккупированных территорий, прибавил Геринг, там священников арестовывали не из-за того, что они были служителями Церкви, а потому, что они принимали участие во враждебных действиях по отношению к оккупационным силам.