Герман Гессе, или Жизнь Мага

Но в романе Фишер отметил не только литературный и психологический аспект. Он сумел увидеть в страсти Гессе к природе залог будущего успеха книги. „Горы, озеро, буря и солнце были моими друзьями, они поверяли мне свои тайны, воспитывали меня и долгое время были мне милее и ближе, нежели люди и судьбы людские“, — это послание одиночки разнеслось над европейскими городами, над Германией, которая производит столько же угля, сколько и Англия, и имеет самый большой в мире электрический завод. „Мне хотелось… чтобы в братской любви к природе люди умели находить источники радости и ключи к бытию, хотелось проповедовать искусство созерцания, странничества и наслаждения, учить радоваться окружающему миру“, говорит путешественник, уверенный в том, что дарит пролетариям противоядие против сумасшедшего жизненного ритма городов, против тирании стремительно развивающейся индустрии, против голода.

Конечно, это было романтическое произведение, с реминисценциями из Готфрида Келлера, первые поэтические опыты которого назывались „Песни самоучки“ — так Гессе мог бы назвать и свои „Романтические песни“. Не без оттенка иронии некоторые будут называть Каменцинда „Петер ле Верт“, в память о том Зеленом Генрихе, который принес известность Готфриду, как Петер Каменцинд Герману. Манера воспроизведения природы, роскошь больших пурпурных озер на границе с Италией, окруженных примулами, нарциссами и миндальными деревьями, напоминает Вергилия, а сам Петер похож на пастуха из „Буколик“. Но, может быть, он еще и францисканец, который признается: „Франциск Ассизский — самый блаженный и божественный из всех святых“.

Самюэль Фишер сделал правильную ставку: эта одухотворенная книга покорила читателей, увидевших в ней языческое восприятие природы и умение радоваться земному. „Я надеюсь, что этот роман не провалится и принесет мне, по крайней мере, если не большой успех, то уважение“, — просто сообщил автор своему новому другу Стефану Цвейгу. Однако происшедшее превзошло его скромные ожидания: тираж первого издания был распродан за пятнадцать дней, имя Гессе раздается в салонах, слышится на улице. Петер — всеобщий кумир, он объединяет сердца, его духовная авантюра искушает души. 26 июня 1904 года Герман в удивлении восклицает: „Я ничего подобного не ожидал!“ Елене, которую весть о славе ее друга застала на севере, он пишет: „Я вам говорю, мой друг: то, что меня более всего удивляет в этом земном мире, так это успех моей книги“.

Все началось после смерти Марии. В июне 1903 года Гессе написал Иоганнесу: „Я нахожусь в странном состоянии размышления по поводу возможности жениться. Молодая женщина, которая уже некоторое время связана со мной узами дружбы и немногим старше меня, мне подошла бы“. Пастор был несколько удивлен: сын казался ему явно неподходящим на роль степенного супруга из-за своего шаткого денежного положения и страсти к путешествиям. „Никому об этом не говори, — шепчет Герман, — это по секрету“. Теперь у него не было матери, и он блуждал в тумане собственного детства, ища образ, который пробудил бы в нем юношеский пыл. Он хотел видеть рядом с собой женщину более сильную, способную примирить его с самим собой, понять побуждения уязвимого сердца и избавить его от мучительных внутренних сомнений.

Марии Бернулли почти сорок. Она дочь знаменитого математика, часто радовавшего публику на музыкальных вечерах незаурядной игрой на скрипке в дуэте с Элизабет Ларош, исполнявшей партию фортепьяно. Вместе с сестрой Мария открыла в Базеле мастерскую художественной фотографии, кроме того, она славилась своим мастерством в исполнении Шопена. На портретах она собранная, полненькая, с тяжелым шиньоном. У нее большие щеки, крупный подбородок, сосредоточенный взгляд, густые тесно сомкнутые брови. Она твердо смотрит на вас из-под невообразимых шляп, в которых любила фотографироваться, по тогдашней моде украшенных венчиками цветов, ягодами или листьями. Взгляд Марии почти всегда полон глубокой задумчивости. Ее кожа не выглядит на фотографии слишком гладкой. Она кажется одной из тех решительных женщин, которые, не дожидаясь чуда, едва вы на них обращаете внимание, стараются непременно вас на себе женить.

Мария занималась технической стороной дела и проводила день в темной комнате, проявляя фотографии, а ее сестра тем временем принимала в студии артистов, художников, архитекторов и путешествующих иностранцев. „Я забыл вам сказать, — написал Гессе Стефану Цвейгу 5 февраля 1903 года, — что, вообще общаясь мало, делаю исключение для художников… Я хорошо себя чувствую в мастерских, где витает дух творчества, где разложены наброски на ученических картонах“. В мастерской сестер царили артистический беспорядок и атмосфера святилища, напоминавшего место собрания какого-нибудь тайного общества. Решительность, с которой Мария, а для близких Мия, управлялась с делами, была весьма привлекательна.