Герман Гессе, или Жизнь Мага

Что думает об этом молодая супруга? Она восхищается Львом Толстым и Иеремией Готхельфом93, швейцарским писателем-буржуа, который не гнушался сельских работ, — и сама мечтает жить среди простых людей. Герман желает обрести с Марией семейный очаг и вопрошает природу как писатель, обладающий чутким восприятием, как Петер ле Верт, одаренный способностью с нежностью ею восхищаться. Вдохновленные мыслью о прелестях сельской жизни, молодые в свадебный вечер оказываются в доме рядом с ригой, в одинокой деревеньке на берегу озера Констанц. Начинается „идиллия Гайенхофена“…

Лето в разгаре… „Каштаны источали в изобилии великолепное благоухание, исходившее от их розовых цветочков-свечечек, одуряюще-горячо пах жасмин, колосилась пшеница…“ Молодые наконец устроились. Герман велел доставить свои удочки, а Мария — фортепьяно. И теперь еще можно увидеть их деревенский дом, выходящий фасадом на небольшую площадь, недалеко от школы, напротив католической часовни. Рядом с домом росла липа, теперь не существующая, приблизительно их ровесница. Пространство перед домом было расчищено, у стен Мария посадила любимые мужем настурции. Дубовые двери, ведущие в расположенную рядом конюшню, покрывала резьба времен Тридцатилетней войны.

Людвиг Финк, приехавший их навестить и остановившийся поблизости, рассказывал об отношении жителей деревни к этой беспечной паре, принимающей солнечные ванны и прогуливающейся вдоль берега за тополями, где полно уток и летают стрекозы. На Гессе показывали пальцем. Кто он? Писатель? „Ничего себе ремесло!“ Его считали бездельником. „Ну что, идете прогуляться?“ — так его приветствовали. Поскольку он всегда хорошо одевался, его прозвали Книжником. сколько усилий супруги приложили, чтобы обустроить свой дом! В самой красивой комнате на первом этаже располагался камин, отделанный зеленой керамикой, и стол из едва обработанного дерева. Людвиг Финк чувствовал здесь себя очень уютно: „Черный кот Гаттамелата мурлыкал и ласкался, а хозяин приносил из погреба красное вино в блестящей керамической кружке. Рядом в маленькой комнате стояло пианино, на котором фрау Мия по вечерам мастерски исполняла Шопена… Из окна открывался вид на остров Рейшено и на все швейцарское побережье, от Берлингена до Констанц“.

Иногда вечером Гессе курил „Бризаро“ — длинную черную сигару — в обществе своего соседа, старика Месмерназа, который, уходя, неизменно утаскивал из дома все окурки. Он сидит за массивным столом, ощущая над собой надежную крышу, полный жизненных сил, при свете как следует заправленной керосином лампы, и слушает играющую на пианино жену.

Однако очарование быстро прошло — одинокая деревня на вершине холма наскучила Герману. Несмотря на сделанный ремонт, ветхий дом, казалось, будет непригодным для жилья зимой. Своим недовольством новоиспеченный собственник делится с бароном Александром фон Бернусом: „Мы в жизни одиноки… Это не совсем то, что зовется поэтической идиллией… Ни одного магазина. Только булочная. Мне приходится доплывать на лодке до Стекборна, что с противоположного конца озера, и проходить таможню, чтобы купить продукты“. И Стефану Цвейгу: „Здесь нет железных дорог, нет заводов, нет священника. Утром я должен был шлепать полчаса через поле под мерзким дождем на похороны соседа“. Нет проточной воды: „Я пойду наберу воды в фонтане“. И нет рабочих: „Мне приходится самому делать в доме мелкий ремонт“. Что еще сказать? Вздохнув, Герман заканчивает письмо: „Теперь я женатый человек, и с богемной жизнью покончено!“ Однако прибавляет: „Но моя маленькая рассудительная жена рядом!“ Это все, что может сказать молодой муж? Позднее, в 1919 году, он так скажет о ней: „К тому же она была не слишком крепкого здоровья и плохо переносила именно праздничные сборища. Больше всего она любила жить, окружив себя музыкой и цветами, с какой-нибудь книгой, ожидая в одинокой тишине, не навестит ли ее кто, — а в мире пусть все идет своим чередом“; „… каждый ее шаг и каждое слово было особого цвета, особого чекана, и не всегда легко было идти с нею и попадать ей в шаг“.

Осень 1904 года. В мире лишь один звук — маятник деревянных часов; унылый дождь капля за каплей падает на оконное стекло, в полудреме мурлычет кошка. Герман получил то, что так давно желал: хорошо обставленный дом, где царят порядок и чистота, семейный очаг. Более чем когда-либо он чувствовал себя сыном Марии, вспоминая, с какой простотой и строгостью она держалась, как приводила в порядок дом, следила за занавесками, растениями, стеклами, старалась привнести в жизнь и в свое жилище как можно больше чистоты, ясности и порядка Но еще не прошло и года, а он задается скользким, „словно кусочек мыла“, вопросом: „Счастлив ли я?“ И не отвечает, думает, пока этот вопрос не превращается в другой: „счастье“ — что значит это слово? Не скрыт ли в нем потаенный смысл? Существует ли вообще счастье?