Герман, или Божий человек

Последние слова вполне соответствуют тому, что Герман решил в фильме рассказать о «серых» и о «черных». Но тут обращает на себя внимание другое. В юности, да и немного позже он был аполитичным баловнем судьбы, и вдруг вроде бы ни с того и ни с сего… Вот так примерно мой одноклассник Вадим Борисов, «номенклатурный мальчик», так его в то время называли, прочитав как-то за ночь «Раковый корпус» Солженицына, утром стал другим. Все будто бы то же – руки, ноги, голова, однако произошло нечто похожее на духовное перерождение. В итоге он начал помогать Александру Солженицыну, жившему в то время за границей, в издании его книг на родине. Появились новые друзья, в основном из диссидентских кругов, настроенные оппозиционно. Теперь многие из его друзей в полном порядке, а вот Вадим погиб.

У Германа все было по-другому – напомню, что он даже пытался оправдать вторжение советских войск в Чехословакию. Но вот и его привела судьба к тому, что жизнь стала казаться ужасающим кошмаром. Поэтому и сделал свой последний фильм. Возможно, поэтому его не стало…

Но возвратимся к съемкам фильма. Сменяются второй режиссер, ассистент и оператор. Не нравится отснятый материал. Приходится переснимать чуть ли не каждую сцену. Буквально все не так! Даже купленные на валюту мухи в сортире не желают правильно летать – то ли мало заплатили, то ли запах чешских сортиров английским мухам оказывается не по нутру. Ну до чего же он намучился!

Юрий Клименко, работавший какое-то время оператором на последнем фильме Германа, так вспоминал:

«Он достиг такой степени реализма, которой, по-моему, нет ни у кого, ни у каких других мастеров кино. И не только у нас, но и вообще в мире».

Но снова возникает вопрос – зачем? Зачем нужны такие муки? Зачем расходовать последние силы, транжирить здоровье, которого уже нет? Зачем нужна эта скрупулезная, даже чрезмерная, удивительная достоверность?

Вообще-то в своем пристрастии к точному описанию реальности, я имею в виду ее видимую часть, Алексей Герман был не одинок. Продюсер и композитор Андрей Сигле так пишет о Сокурове, с которым сотрудничал при создании фильма о японском императоре, речь о Хирохито:

«Из «мелочей», внимания к каждому слову, жесту и состоит сокуровское кино. Когда мы снимали «Солнце», он требовал, чтобы я доставал настоящую рисовую бумагу, потому что император не мог писать на обычной. А стоил-то каждый листик по двести долларов за штуку! Мы поражали даже японских историков знанием эпохи. Наш художник Лидия Крюкова открывала им глаза на историю военного японского костюма. Сокуров контролировал походку актера, игравшего императора, ему специально сшили костюм, сдерживающий движения… Зритель, конечно, пропускает девяносто процентов из этих деталей, но подспудно вы понимаете, что это настоящее искусство. Это вам не американские поделки, где русские военные ходят с непонятными лампасами, в валенках и ушанках… У нас по сути рукодельное кино».

Здесь интересно признание продюсера, что большую часть всех этих тщательно выверенных деталей быта и одежды зрители не замечают. Собственно говоря, об этом я уже писал, поэтому не стану повторяться. Конечно же явное несоответствие деталей заданному времени в некоторых фильмах бросается в глаза – только тогда, по сути, их и замечаешь. Иной же раз, если увлечен сюжетом, если в фильме есть интересные мысли и подлинные чувства, я бы многие мелкие неточности простил. А вот когда чего-то существенного в фильме не хватает, цепляешься за мелкие детали и говоришь себе: все так, наверное, и было, но зачем?

И все же Алексей Герман настаивал на своем:

«Правда – как жизнеподобие экрана, схожесть с жизнью – это, на мой взгляд, необходимый, но самый первый и самый тонкий слой искусства экрана. Это просто точка отсчета, ключ к шкатулке. Ведь что такое достоверность, документальность, хроникальность, правда экрана? Это все пустое, если не знать, что ты хочешь сказать своей правдой».