Герман Матвеев "Семнадцатилетние"

— Очень плохо, что смутно. Каждый родитель должен это знать наизусть. Если вы родили ребенка, то обязаны воспитывать из него полезного члена общества, в котором он живет. А что вы делаете? Что вы сделали со своей дочерью? Вы любите детей, Зинаида Григорьевна, поэтому вы и стали учительницей. Но почему вы можете воспитывать, и, вероятно, неплохо воспитывать чужих детей? Почему вы в состоянии контролировать свои слова, поступки, когда с вами чужие дети? Вы думаете о будущем этих детей и, когда нужно, принимаете какие-то меры, требуете, взыскиваете... Ну, а куда же девается вся ваша педагогика, когда вы сталкиваетесь с родной дочерью? Слепая любовь, сердце матери заставляют умолкнуть рассудок, и вы уже не в состоянии разумно поступать! Кто виноват в том, что Валя не умеет подчинять свои личные интересы интересам коллектива? Кто виноват, что она себя считает исключительной личностью, никого не уважает, ни с кем не считается и никого не признает? Откуда у советской девочки такой эгоизм? Я думаю, что в этом виноваты вы... Можете себя утешать только тем, что вы не одна такая... Скажите мне, Зинаида Григорьевна, любит вас, уважает вас ваша дочь?

— Ну конечно!

— Заблуждаетесь! — уверенно сказал Константин Семенович. — Она вас не может ни любить, ни уважать. Потом, когда она станет взрослей, когда самостоятельная жизнь выправит ее психику, возможно, это и придет, а сейчас — нет. Вы ошибаетесь.

— Как вы можете так говорить? Откуда вы это знаете?

— Это закон. Эгоисты вообще не могут любить, особенно тех, кто сделал их эгоистами. За что она вас должна уважать? За ваше сердце? За то, что вы по своей слабости потакаете ее прихотям? За то, что позволяете ей командовать над собой?

Зинаида Григорьевна сидела молча, опустив голову. В памяти вдруг возникла бесконечная цепь примеров, подтверждающих слова Константина Семеновича. И она почувствовала себя несчастной, обездоленной, одинокой. Дочь, ради которой она жила и работала, действительно не любила ее. Больше того, — она презирала ее за слабость, за опеку, за малоубедительные поучения... Учитель не говорил таких жестоких, беспощадных слов, но она и сама понимала, что это именно так.

— Что же делать, Константин Семенович? — спросила она, с надеждой взглянув в его светлые глаза.

— Что делать? Сдерживайте свое сердце и не считайте свою дочь выдающимся ребенком. Уверяю вас, что таких детей, как Валя, много.

— А как же с исключением?

— Это дело коллектива, и вы в него не должны вмешиваться. Только сама Валя может изменить отношение к себе, если захочет, если поймет, что от нее требуют. Из школы ее никто не исключал. Она продолжает учиться, а если коллектив нашел нужным отстраниться от нее, то я хочу верить, что это ненадолго. Не такой уж она испорченный человек. Если вы хотите помочь нам, то, во-первых, постарайтесь, чтобы чувства матери не заглушали в вас педагога. Затем не пытайтесь внушать ей, что она ни в чем не виновата. Чем раньше человек научится отвечать за свои поступки, тем это будет для него лучше...

За дверью послышался звонок, и Константин Семенович встал.

— Прошу меня извинить, — мягко сказал он. — Но мне нужно на урок. Если хотите, мы поговорим в другой раз... лучше вечером, после уроков. Вы в какой смене работаете?

— В первой.

— Тем лучше. Заходите, — сказал он и направился к двери.

Выйдя из школы, Зинаида Григорьевна оглянулась по сторонам.

Что делать? Идти, как она думала раньше, жаловаться в роно или отложить? Разговор с Константином Семеновичем спутал все ее планы, но на душе было спокойно. И слова горькой правды, сказанные им, не только не убили в ней всякую надежду, но, наоборот, вселили уверенность, что с Валей ничего страшного не случится.

ДОКЛАД

Марина Леопольдовна вошла в класс и сразу обратила внимание на то, что все девушки находятся в состоянии какой-то необычной приподнятости. И одеты они были нарядней, чем всегда. Светлые ленты, выходные платья.

— Садитесь! Собираетесь после уроков в театр? — спросила она Тамару, сидевшую на первой парте.

— Мы и сами еще не знаем, Марина Леопольдовна, театр нам будет или баня!

— То есть как баня? — удивилась преподавательница. — Выражайтесь, пожалуйста, точней. Я ваших сравнений не понимаю.

— Сегодня мы идем на заседание бюро райкома комсомола.

— Значит, заседание комсомола, по-вашему, баня или театр? Похвально!

— Вы не так меня поняли, Марина Леопольдовна. Ним будет баня... Дело в том, что стоит наш отчетный доклад.

— Ах, так! Ну, я буду очень рада, если вас там как следует... — Она хотела сказать «попарят», но остановилась и нашла другое, более подходящее слово: — проберут!

— За что?

— Да вот хотя бы за эту непочтительность. За баню! Садитесь, Кравченко... Впрочем, нет. Идите к доске.

Урок начался.