Герман Матвеев "Семнадцатилетние"

Константин Семенович не принимал участия в разговоре, но прислушивался с большим вниманием. Услышав о пощечине, он вспомнил горящие гневом глаза Анны Алексеевой, ее порывистые движения и немного глуховатый от волнения голос. В душе он не был согласен ни с Мариной Леопольдовной, ни, тем более, с Натальей Николаевной. Он был глубоко убежден, что плохие так называемые трудные классы чаше всего состоят из детей наиболее способных, инициативных, с живым, независимым характером. Такие коллективы, если очи получают правильное направление, дают блестящие результаты, и с ними интересно работать.

УРОК

Из учительской Константин Семенович вышел последним и когда остановился перед дверью класса, то через стекло увидел следующую картину.

Две девушки стояли на партах и, с ожесточением размахивая руками, о чем-то говорили. Несколько девушек сидело спокойно за партами, причем одна из них — Логинова — зажав руками уши, читала. Остальные, разбившись на две группы, горячо спорили. Они так увлеклись, что не заметили, как вошел в класс учитель.

— Темперамент — это хорошо, но за стеной находится младший класс. Вы подаете дурной пример, — заметил он, когда все торопливо разошлись и стали за свои парты. — Садитесь, пожалуйста.

Некоторое время он молча смотрел на учениц. Затем достал из журнала знакомый всем лист бумаги.

— Ерофеева!

Прежде чем встать, Надя с ужасом оглянулась по сторонам и покраснела так, как никогда еще не краснела.

— Этот рисунок мне передала Марина Леопольдовна. Скажите, Ерофеева, это ваш рисунок?

— Нет, — еле слышно пролепетала девушка.

— Кто автор карикатуры?

Надя склонила голову еще ниже и молчала. Ждать пришлось недолго. Встала Тамара Кравченко и, закусив нижнюю губу, смело посмотрела в глаза учителя.

— Это мое художество, Константин Семенович, — с трудом выговорила она. — Только я не хотела этим обидеть вас...

Все прекрасно понимали, что если Константин Семенович назначен воспитателем, то сейчас он обязан сделать выговор Тамаре за рисунок, а Наде за то, что она развлекалась на уроке немецкого языка. Так было, есть и будет. К этому давно привыкли, и весь вопрос в том, какими словами, в каком тоне и сколько времени новый учитель будет читать нотацию. Зинаида Дмитриевна оставила бы весь класс после уроков и потратила бы не меньше часа, говоря с ними о долге, о чести, о коммунистической морали, рассказала бы две-три биографии учителей, отдавших свою жизнь детям, привела бы много примеров из своей жизни. Как же поступит новый учитель?

— Мне было приятно увидеть, что в моем классе есть талантливая ученица, — спокойно сказал учитель, и все насторожились еще больше. — Карикатура говорит о том, что вы наблюдательны, умеете подметить и передать самое характерное. У меня к вам просьба: подарите мне этот рисунок на память...

Это было так неожиданно, что на какое-то время Тамара вообще лишилась способности говорить, а по классу прошел гул недоумения.

— Н-нет... его надо разорвать, Константин Семенович, — густо заливаясь краской смущения, сказали Тамара.

— Значит, рисунка вам не жаль? Тогда считайте, что мы его разорвали, — с улыбкой сказал Константин Семенович. — Садитесь, пожалуйста!

Положив рисунок в журнал, он прошел к окну, и взгляд его случайно упал на доску. На черной матовой; поверхности рамы поблескивали еле заметные карандашные записи.

— Смирнова! У вас есть резинка? — спросил он.

— Какая резинка, Константин Семенович?

— Обыкновенная резинка, стиральная.

— Есть.

— Возьмите, пожалуйста, резинку и идите сюда. Когда удивленная девушка подошла к нему, он показал пальцем на край доски:

— Сотрите, пожалуйста.

Пока Женя стирала «шпаргалку», в классе стояла такая тишина, что было слышно, как Лида Вершинина прошептала:

— Какой позор! Учитель отвернулся к окну и ждал.

Тщательно уничтожив карандашные записи каких-то дат, Женя повернулась и, погрозив классу кулаком, тихо произнесла:

— Все, Константин Семенович.

— А все ли? — спросил учитель, не поворачиваясь. — Посмотрите внимательно.

Женя подошла на другую сторону доски и здесь нашла записи формул. Константин Семенович слышал, как снова зашаркала резинка, а через несколько секунд раздался голос:

— Теперь все.

— Хорошо. Идите на место и, пожалуйста, не ставьте меня в такое положение, — брезгливо поморщившись, сказал он, поворачиваясь к классу. — Следите за собой сами... — Он не закончил фразы и перешел к столу.