ГЕРМАНИЯ НА ЗАРЕ ФАШИЗМА

Папен оказался не более действенным в качестве узды для нацистских амбиций и в последующие дни. 2 февраля Фрик представил кабинету проект декрета «для защиты германского народа»; в нём предусматривались далеко идущий контроль над политическими митингами и демонстрациями на открытом воздухе, а также ограничения прессы и других публикаций. И что более важно, протесты против применения этого декрета должны были подаваться полицейским властям, а в качестве последней административной инстанции – министру внутренних дел, самому Фрику, прежде чем можно было обращаться в суд. Это означало, что принятие любых немедленных мер, по крайней мере в Пруссии, находится в руках нацистских комиссаров, поскольку Геринг усердно работал, заменяя «ненадёжных» полицейских лиц доверенными лидерами СА. И снова Папен не возражал; его единственным вкладом в обсуждение декрета было требование сурового наказания за политическую клевету.

Ни одного из ненацистских коллег Папена в кабинете, кажется, не волновали эти меры, которые, наряду с другими практическими акциями, давали нацистам силы нейтрализовать соперничающие партии и их лидеров и завладеть общественным мнением. Они также приняли декрет, который, несмотря на решение государственного суда, передал все оставшиеся функции правительства Брауна-Северинга Папену и его сотрудникам. В этом деле Мейснер и Гугенберг вместе с Папеном помогли изобрести «легальные» пути, которыми можно было ликвидировать старое прусское правительство и распустить прусский ландтаг. Возможно, они надеялись усилить фон Папена, но, поскольку Папен сначала использовал свою власть для санкционирования роспуска ландтага, нацисты вновь оказались на коне.

У всех министров-ненацистов, за исключением Гугенберга, главной заботой было установление дружественных отношений с новым канцлером «в интересах сотрудничества». Они надеялись, что этого легко можно добиться, поскольку первые меры, предложенные Гитлером, казалось, были направлены лишь против социалистов и коммунистов. Более того, Бломберг был «покорён» обещанием Гитлера, что рейхсвер не будет вынужден усилить эти меры; следовательно, он думал, что они не коснутся «неполитической» армии. Большинство ненацистских министров также относились к нацистскому движению со смесью симпатии и неприязни, которые характеризовали отношение аристократии и буржуазии к нацизму, начиная с Гинденбурга. Эльц-Рюбенах, преданный католик, как вспоминает Папен, вскоре стал почитателем Гитлера, а позже Гитлер называл Зельдте и Нейрата готовыми сторонниками в кабинете.

Гинденбург оказался не очень хорошей защитой от амбиций Гитлера. Его сопротивление роспуску рейхстага было быстро преодолено. Он без колебаний подписал два декрета от 4 и 6 февраля. Отто Браун отправил ему предупреждение с просьбой «в интересах государственной власти, суда и концепции законного правительства» не подписывать прусский декрет, поскольку он не основывается на статье 48 и его нельзя оправдать наличием чрезвычайной ситуации в государстве. Но Мейснер сумел рассеять все сомнения, которые, возможно, были у Гинденбурга, поэтому последний и принял декрет, в котором утверждалось, что «из-за отношения Пруссии к вердикту суда от 25 октября 1932 года в общественной жизни появилась большая неразбериха, которая подвергает опасности общественный порядок».

Гинденбург больше не был восприимчив к жалобам. 1 февраля 1933 года Гитлер передал по радио «призыв к немецкому народу» (одобренный кабинетом), в котором он описывал прошедшие четырнадцать лет как период бесконечного упадка и разрушения. «Четырнадцать лет марксизма разрушили Германию… Наследство, которое мы получили, ужасает». Протесты, направленные президенту, против искажения исторических фактов попадали без каких-либо пояснений прямо к Гитлеру. Сам Гинденбург всего лишь не возражал против протестов, высказываемых представителями республиканской эры, во время которой он играл такую значительную роль на политической сцене. Точно так же, как он позволил другим взять на себя вину за поражение 1918 года, и сейчас он отмежевался от слабостей Веймарской республики.

Другие жалобы, количество которых всё возрастало в связи с усилением нацистских репрессий, он либо игнорировал, либо передавал канцлеру. Гитлер, со своей стороны, мог абсолютно спокойно игнорировать их, раз президент не обращал на них большого внимания. Можно только гадать, сколько жалоб Гинденбург действительно видел; но гораздо более вероятно, что он дал Мейснеру чёткие инструкции пересылать эти жалобы прямо в канцелярию или заинтересованное министерство, за исключением особых случаев. Очень редко он сам брался за рассмотрение жалоб. Однажды он очень мягко упрекнул Гитлера, когда союз учителей пожаловался, что канцлер публично с презрением высказался о первом президенте Веймарской республики Фридрихе Эберте. В своей речи Гитлер сказал, что никогда не слышал, чтобы Эберт и Шейдеман были хорошими солдатами в бою; Гинденбург поручил Мейснеру дать ответ союзу учителей: