Германия на заре фашизма

С опозданием на двадцать минут группа будущих министров вошла в приемную президента. Гинденбург не стал выяснять причину опоздания. Не стал он и обращаться к ним с речью, в которой были бы изложены задачи правительства. Причем маловероятно, что Мейснер не подготовил соответствующее обращение. Скорее всего, рассерженный необоснованным, по его мнению, опозданием, президент решил продемонстрировать свое недовольство, отказавшись от привычных процедур. После приведения к присяге неожиданно заговорил Гитлер. Он торжественно пообещал соблюдать конституцию и уважать права президента. Он заявил, что обеспечит большинство в рейхстаге и освободит Гинденбурга от бремени подписания чрезвычайных декретов. Он справится с экономическим кризисом и непременно объединит разъединенную ссорами нацию в настоящее национальное сообщество.

Гинденбург молчал. Создавалось впечатление, что он хочет «умыть руки», максимально отмежеваться от происходящего[68]. Он напутствовал собравшихся всего лишь одной короткой фразой: «А теперь, господа, вперед и с Богом».

Было нечто символичное в неспособности Гинденбурга поставить задачи, ожидавшие новое правительство. Непреложный факт заключался в том, что, какими бы долгими и трудными ни были предварительные переговоры, в их процессе не обсуждалась правительственная программа. Возможно, в этом не было ничего нового; вопросы политики играли вспомогательную роль при формировании кабинета Брюнинга и вряд ли вообще рассматривались при назначении Папена и Шлейхера. Но все эти правительства состояли из людей, имевших общие цели и ценности, которые обеспечивали базу для сотрудничества.

Теперь такой основы не было. Тем не менее никто не пытался определить общие знаменатели, помимо негативных – антимарксизма и антипарламентаризма. Предварительные переговоры свелись только к дележу постов и власти, причем каждая сторона пыталась перехитрить другую. В таких условиях назначение неполитических «экспертов» рассматривалось как чисто техническая деталь. Если случай Шверин – Корсига можно считать характерным, то у них просто поинтересовались, хотят ли они сохранить свои посты или в кабинете Гитлера – Папена, или в кабинете Папена– Гугенберга. На Нюрнбергском процессе министр финансов засвидетельствовал, что 30 января ему позвонили из приемной президента и предложили явиться туда ровно в 11.00. «Там я встретил некоторых других представителей кабинета Шлейхера, получивших такие же вызовы. Мейснер сказал нам, что Гинденбург формирует кабинет, который возглавит Гитлер, и желает, чтобы мы остались на своих должностях в новом правительстве. Затем нас проводили в другую комнату, где Гитлер и другие члены будущего кабинета были приведены к присяге. Там я впервые увидел Гитлера». У Шверина едва хватило времени, чтобы спросить у будущего канцлера, будет ли ему позволено проводить упорядоченную финансовую политику, на что получил утвердительный ответ.

Если Папен не обсуждал с Гитлером, какую политику будет проводить новый кабинет, он сделал это не случайно. Он не видел необходимости поднимать существенные вопросы, которые могли только еще более усложнить переговоры, в которых он стремился сыграть решающую роль. Папен был непоколебимо убежден: то, что он сделал, не удавалось никому: он «привлек» Гитлера к работе на себя и своих друзей консерваторов. «Не пройдет и двух месяцев, – заверял он своего приятеля Клейста – Шменцина, – и мы так плотно загоним Гитлера в угол, что он и пискнуть не посмеет».

Большинство немцев вовсе не были уверены в таком исходе дела, но следует отметить, что новость о назначении Гитлера канцлером была принята всеми его противниками с удивительным спокойствием. Либеральная буржуазная пресса – «Берлинер тагеблатт» и «Франкфуртер цайтунг» – прокомментировала это событие между делом, и, судя по содержанию передовых статей, неизбежных революционных перемен никто не ждал. Внешне в новом кабинете преобладали консервативные элементы: трех нацистов – Гитлера, Геринга и Фрика – превосходили по численности ненацисты – Папен, Гугенберг, Зельдте, Нейрат, Шверин фон Корсиг, Эльц – Рюбенах и неприметный Бломберг. Гереке остался комиссаром общественных работ, а Гюртнер, после некоторой задержки, – министром юстиции. «Состав кабинета показывает, что господину Гитлеру пришлось принять важные условия, – прокомментировала это событие «Франкфуртер цайтунг» 31 января, а 2 февраля добавила: «Стало ясно, что центром правительства является Гугенберг, а не канцлер». Да и пресса партии «Центра» не выказывала признаков серьезной озабоченности. «Партия «Центра», – писала «Дойчланд», – заняла позицию холодной отчужденности к этому правительству, которое было сформировано без его ведома и участия. <..> Она не несет ни малейшей ответственности за события, которые теперь произойдут». «<Дойче» – печатный орган католических профсоюзов – выразила согласие с «Франкфуртер цайтунг» в том, что политику нового правительства будут определять Папен и Гугенберг.