Германия: самоликвидация.

Набожные и необразованные иностранцы в Германии отличаются плодовитостью выше среднего. В случае мусульманской миграции во многом конгруэнтны три группы. Это было бы не так плохо, если бы одновременно с этим немецкое население со средним и высшим образованием не сокращалось в каждом поколении на треть и не приводило к отражённым в табл. 8.11 абсурдным сдвигам в структуре населения.

Последствия для интеллектуального и технического потенциала Германии, её стандарта жизни и положения в мире очевидны. Правда, если так пойдёт и дальше, через несколько поколений наберётся уже не так много немцев, которые смогут горевать по этому поводу. Гервиг Бирг страшится, что «демографический упадок Германии (и Европы) когда-нибудь однажды, оглянувшись назад, можно будет истолковать как предостерегающий знак ухода нашей страны из её тысячелетней истории, так и не замеченный современниками»{512}.

Бирг пессимистичен: «Поскольку политическую власть при демократии завоёвывают путём выборов, для успеха которых обещание беззаботного будущего зарекомендовало себя как самое подходящее средство, вытеснение демографической проблемы стало одной из тайных всепартийных мер благоразумия нашего демократического государства всеобщего благоденствия»{513}. Кое-что может пойти по-другому, если нетто-коэффициент воспроизводства немецкого среднего слоя снова поднимется. Без всякой иммиграции мог бы развернуться и тренд к старению, чтобы через два поколения вновь достигнуть благоприятной структуры населения, поскольку и умные размножались бы не ниже среднего уровня. Но до этого дело дойдёт лишь в том случае, если немцы быстро и по-настоящему радикально изменят своё фертильное поведение, а это означает, что нижний слой получит меньше детей, а средний и верхний ощутимо больше, чем до сих пор.

Рычаг и точка приложения для этого есть, правда, необходимо желание привести его в действие. К сожалению, для этого я не вижу в сегодняшней Германии ни общественного, ни политического большинства. Люди куда охотнее поддаются тому вытеснению, на которое жалуется Бирг. Но через несколько десятилетий, когда спрогнозированные сдвиги населения развернутся во всю свою ширь, будет поздно. Каждая из мыслимых мер, которая могла бы поспособствовать перелому, несёт в себе какое-нибудь противоречие. Почти все они под соответствующим углом зрения могут быть названы политически предосудительными.

Условием для всякого фактического изменения является общественный и политический консенсус в том, что это неотложно, неизбежно и безальтернативно – существенно поднять коэффициент рождаемости в Германии и при этом существенно повысить долю среднего и верхнего слоя в рождаемости. Когда мы достигнем в этом единодушия, можно будет совсем по-другому обсуждать те меры, которые необходимо принять. Без такого консенсуса всё утонет в разговорах и разобьётся о внутренние противоречия.

Шведский социолог Гуннар Мюрдаль[72] ещё в 1930-е гг. на примере своей родины интенсивно изучал вопрос о том, что развитое западное общество в целом имеет тенденцию к меньшей фертильности, чем это было бы необходимо для устойчивости её дальнейшего существования, и он также склонялся к выводу, что далеко не всё равно, у кого будут рождаться дети{514}.

Социализация и логика проживаемой жизни

Буржуазная вестфальская семья Саррацин, к которой я принадлежу с отцовской стороны, в XIX в. сильно росла. Этот едва ли не типовой пример создания семьи хорошо прослеживается благодаря семейному архиву: молодые мужчины обучались и делали первые профессиональные шаги, пока не добивались приличной должности. В возрасте между 27 и 32 годами они просили руки девушки из хорошего дома, у которой было хорошее воспитание и надёжное приданое. Молодые женщины были не моложе 19 лет, но и вряд ли старше 25. Затем быстрой чередой рождались на свет от четырёх до семи детей, и когда женщине было 30–35 лет, фаза образования семьи уже завершалась. Сведений о разводах в семейном архиве не содержится. У моих предков с материнской стороны пример сходный, и так продолжалось вплоть до поколения моих родителей.