Германия в ХХ веке

Публицисты часто сравнивали послевоенную Германию с разбуженным муравейником. Беженцы из Восточной Пруссии, Померании, Силезии и Судет составляли основную, но не единственную часть тех, кто был вынужден сняться с насиженных мест. Еще более 3 млн. горожан, в основном матери с маленькими детьми, были эвакуированы на завершающем этапе второй мировой войны в сельскую местность. Многим из них после массированных бомбардировок Кельна, Гамбурга или Дрездена уже некуда было возвращаться. Еще около миллиона человек переселились на Запад из советской зоны оккупации в первые послевоенные годы. До трети населения оккупированной Германии, составлявшего в 1946 г. 66 млн. человек, статистика заносила в разряд лиц, потерявших старое место жительства (entwurzelte).

В не меньшей степени, чем приток беженцев, новую социальную реальность определял дефицит работоспособных мужчин. Их заменили «женщины руин» (Tr"ummerfrauen), которым своим физическим трудом удалось сдвинуть с места движение к нормальной человеческой жизни. К концу войны в плен попало около 11 млн. немецких солдат и офицеров, многие из них считались на родине пропавшими без вести. За первый послевоенный год вернулось около половины из них, но это еще не означало воссоединения семей, разорванных годами войны. Поиск пропавших родственников, жены, мужа, детей становился смыслом существования для сотен тысяч немцев. Процесс возвращения военнопленных на родину растянулся на десять лет – как правило, это были уже другие люди, неспособные вернуть свое место в казавшейся безвозвратно потерянной мирной жизни.

В то же время всеобщее обнищание и массовая миграция военных и первых послевоенных лет имели и позитивные моменты. Они завершили процесс стирания классовых различий, инициированный курсом НСДАП на создание «народного сообщества» (Р. Дарендорф). Кроме того, наплыв беженцев привел к размыванию местечкового патриотизма отдельных немецких земель. «Чужаков» вокруг становилось так много, что местное население теряло свою идентичность – и баварцы, и фризы, и гессенцы начинали ощущать себя прежде всего немцами. Массовая миграция второй половины 40-х гг., завершила процесс формирования «полуторной» немецкой нации. Проведенная военными властями реорганизация земель, особенно на югозападе Германии, отличавшемся сепаратистскими настроениями, открыла возможность перехода от исторического к рациональному федерализму.

Состояние умов в «час ноль немецкой истории» было под стать хаосу на улицах германских городов. Впервые со времен раннего средневековья немцы потеряли собственную государственность, превратившись, подобно обанкротившемуся предприятию, в объект внешнего управления. Тотальное поражение не оставляло шансов для возрождения реваншистских настроений, теперь уже нельзя было спрятаться за легенду о непобедимой немецкой армии, об ударе кинжалом в спину. Сохранение коричневого подполья и акции диверсантских групп «Оборотень», которых готовили буквально в последние часы «третьего рейха», также оказались мифом. Фанатичных сторонников нацистского режима как будто ветром сдуло с поверхности земли. Остались только «обманутые жертвы», «сбитые с толку попутчики», которые пытались представить все произошедшее результатом трагического недоразумения. Потсдамский тезис о «коллективной вине» немецкого народа за преступления гитлеровского режима, которая сделала неизбежной оккупацию страны, был отвергнут общественным мнением, но вопрос о причинах произошедшей катастрофы оставался для него центральным. Интеллектуалы подчеркивали роковое стечение обстоятельств, рассуждали о незрелости первой германской демократии, о Гитлере как новоявленном антихристе. В массах преобладала апатия и отторжение большой политики веймарского образца, на деятелей которой возлагалась ответственность за закулисные махинации, приведшие к власти НСДАП. Согласно донесению американских спецслужб от 12 августа 1945 г. «более 90 % опрошенных показывают свою усталость от политики, считая, что она ведет к войне и в будущем будет проводиться через головы немцев».