Германия в XX веке

Чувствуя беззащитность «старого режима», вошедшие в правительство Макса Баденского партии день ото дня наращивали давление не него. Речь шла о немедленном введении всеобщего и равного избирательного права в Пруссии, а также об ответственности кабинета министров перед парламентом. Дальше всех шли социал-демократы, чувствовавшие, что теряют свое влияние в конкуренции с левыми радикалами. Эберт настаивал на отречении Вильгельма Второго в пользу кронпринца, выдвинув 7 ноября в беседе с рейхсканцлером неотразимый аргумент: «Я не хочу революции, я ненавижу ее как смертный грех». Он имел в виду опасность развития событий по русскому варианту анархии и гражданской войны, который пугал не только политическую элиту, но и большинство населения. Социал-демократическая газета «Форвертс» 9 ноября вышла с огромным заголовком: «Не допустим братоубийственной войны!».

Правление СДПГ бросилось вдогонку за революционными событиями, объявив в тот же день забастовку в Берлине. К тому времени большинство предприятий, которые контролировали военные власти, уже не работало. Массы рабочих стекались в центр города, в парк перед императорским дворцом. Столичный гарнизон перешел на сторону восставших. Подпольная организация «революционных старост», готовившая вооруженное выступление несколькими днями позже, была вынуждена отдать инициативу социал-демократам. Макс Баденский безуспешно пытался связаться со ставкой, чтобы получить от императора решение об отречении от престола. В полдень к нему явился Эберт и потребовал решительных действий без оглядки на Вильгельма. Рейхсканцлер подписал распоряжение о передаче своих полномочий лидеру СДПГ. С государственноправовой точки зрения этот акт представлял собой совершенный нонсенс – назначенный глава правительства сам назначал себе наследника. Однако у революции есть собственная логика, и Макс Баденский просто изложил на бумаге то, что уже стало свершившимся фактом. В последний момент он настоял на сохранении в правительстве «беспартийных» статс-секретарей, которые могли обеспечить хотя бы минимальную преемственность власти и продолжение будничной аппаратной работы. Обращаясь к ним, Эберт назвал ближайшими задачами предотвращение гражданской войны и массового голода.

Немецкие историки с дотошностью хронометристов зафиксировали, что Шейдеман провозгласил из окна рейхстага немецкую демократическую республику двумя часами раньше, чем Карл Либкнехт – «социалистическую республику» с балкона императорского дворца. Процесс революционного захвата власти «снизу» также запаздывал буквально на считанные часы, но в конечном счете и он замкнулся на фигуре Эберта. Вечером 10 ноября в цирке Буша собрался совет рабочих и солдатских депутатов Берлина, выборы в который прошли накануне. Крайне левые во главе с Либкнехтом, выдвинувшие лозунг «Вся власть советам!», оказались в явном меньшинстве. Лидеры СДПГ отдавали предпочтение парламентской демократии, что подразумевало созыв Национального собрания и выработку конституции. «Независимцы» колебались, сохраняя лозунг диктатуры пролетариата, но не хотели видеть ее такой, как в России. Подавляющим большинством голосов собравшиеся в цирке Буша утвердили паритетное распределение шести мест в революционном правительстве – Совете народных уполномоченных – между представителями обеих социалистических партий. Его сопредседателями стали Эберт и Гуго Гаазе. Вопрос о характере новой власти и о перспективах государственного строительства не стоял на повестке дня – берлинский совет ограничился избранием постоянного Исполкома для контроля за деятельностью СНУ.

Ни об империи, ни об императоре уже никто не вспоминал. 8 ноября 1918 г. Вильгельм II в последний раз поставил перед своими генералами вопрос о возможности привлечения армии к подавлению внутренних беспорядков. Получив отрицательный ответ, он отправился искать политического убежища в нейтральной Голландии. «Революция являлась в гораздо большей степени крахом старого порядка, нежели подготовленным переворотом» (Г. Хюртен). Лидеры СДПГ менее всего ожидали, что их выход на политическую авансцену окажется столь стремительным и достаточно бескровным. Один из них выразил искреннее удивление произошедшим: «Найдись хотя бы один решительный офицерский корпус, и с этими смелыми людьми было бы покончено…Такого офицерского корпуса не нашлось, также как не нашлось ни одного верного кайзеру командующего. Ничто лучше не доказывает логической необходимости крушения, внутренней опустошенности старого режима и тем самым всемирно-исторического права на его свержение, чем трусость и молчаливое исчезновение всех, кто до тех пор, по происхождению и призванию, был собственно опорой престола. Никто не шевельнул и пальцем» (Ф. Шейдеман).