Германия

Расставание пятое «На кладбище ветер свищет…»

Таня Тапочкина мечтала о Германии. Ей тяжело давался немецкий, но ни по какому другому предмету она не старалась успевать так, как по немецкому языку. Ни к одному уроку она не готовилась так, чтобы аж до слёз, если что-то не получалось.

— Мы подали документы, мы скоро уедем, — поделилась она как-то со мной. — Я должна выучить немецкий!

Мне стало завидно. Если Таня уедет в Германию, то обязательно встретит там Сашку. Они будут общаться, поженятся… А что? Мне он ни строчки не написал, совсем обо мне забыл!

— Тебе Сашка пишет? — спросила я, склонившись над Таней.

Она как раз исправляла ошибки в тетради по немецкому языку, а я ей помогала.

— Да, конечно, пишет, — ответила она, не поднимая глаз от листа. Но ее голос дрогнул, а ручка дернулась, делая букву «G» какой-то Д-образной. — А тебе?

Я прищурилась. Уж я-то смогу вывести Тапочки ну на чистую воду!

— И мне пишет. В неделю по одному письму. Он в Мюнхене живет…

— Правда? — перебила Таня, уставившись на меня и скривив рот.

Но секунду спустя она снова уткнулась в тетрадь, покраснев, как буквы, которые красной ручкой вывел Игорь Владимирович, исправляя ошибки в предыдущем задании.

— Чего ты врешь? — грубо сказала я. — Не пишет он тебе!

— А вот и пишет!

— А вот и нет! Забыл он тебя!

Таня уронила голову на руки и зарыдала. Я аж попятилась от неожиданности. Обидно, конечно, что Сашка не пишет, но реветь-то зачем?

— Тань, ты чего? Мне он тоже не пишет, — призналась я. — Я специально сказала, чтоб ты не врала.

Таня перестала всхлипывать. Подняла голову и взглянула на меня красными, опухшими глазами:

— Правда?

— Да, не пишет. Может, он адрес потерял.

Так успокаивала меня мама: он мог потерять адрес. Правда это или нет, было не важно. Даже если ложь, в нее хотелось верить. Вот и Таня заулыбалась.

— Да, скорее всего, потерял, — согласилась она. — Когда мы переедем в Германию, я его найду и отчитаю!

Таня жила через несколько улиц от меня, почти возле реки. А там, как перейдешь через реку, начинался другой поселок. Напротив Таниного дома было старое кладбище. Именно там мы играли каждый раз, когда я на велосипеде приезжала к ней в гости, чтобы позаниматься немецким языком.

— Вон та могила красивая. — Таня указала на бетонный купол, на вершине которого возвышался полумесяц со звездой.

— Пойдем посмотрим, кто там лежит, — предложила я.

Внутри бетонной постройки с куполом и полумесяцем был бугорок, на котором кое-где проросла трава. Но памятника не было, а значит, не было ни имени, ни фотографии. Зато была дверь.

— Надо было окно еще сделать, — сокрушалась Таня. — Тогда получился бы домик.

— Интересно, кого тут похоронили? — прошептала я. — Наверное, кого-то богатого.

— Да, наверное.

— Слушай, а детских могил тут нет?

И мы с Таней стали ходить от могилы к могиле, стараясь разглядеть либо детскую фотографию, либо указание на детский возраст, либо маленький бугорок.

— Вот, вот! — закричала Таня, указывая пальцем куда-то вниз.

Я побежала к ней, огибая могилы молодой женщины, деда, который строго смотрел с железного памятника с полумесяцем и со звездой, несколько могил с именами, без фотографий.

Таня стояла у маленького бугорка. Вокруг него не было забора, как вокруг других могил, памятника тоже не было.

— А может, это не могила вовсе? — сказала я, осмотрев бугорок.

— Почему?

— Ну, ни надгробия, ни креста, ни забора.

— Это же мусульманское кладбище, тут нет крестов, — с серьезным видом изрекла Таня. — А памятника нет потому, что у ребенка имени нет.

— Как это? — Я удивилась. — Так разве бывает?

— Бывает, если он при рождении умер.

Я спорить не стала. Решила, что потом у мамы спрошу.

— Давай посчитаем, сколько лет тем, у кого годы жизни вместо возраста написаны, — предложила Таня.

И мы стали ходить от одной могилы к другой, то сокрушаясь, как мало прожил человек, то поражаясь, как много. Двадцать три — мало. Пятьдесят пять — ух как много!

— А твоих родственников тут нет? — спросила Таня.

— Нет, мои на другом кладбище. А твоих?

— Мои родственники тоже на другом, на христианском.

Таня сделала какое-то особое ударение на последнем слове, как до этого выделила слово «мусульманское». Мне вдруг очень захотелось домой — спросить у мамы то, чего никак нельзя было спрашивать у Тани. Перед Таней я должна была выглядеть умной. Хорошо бы, даже умнее ее.

— Слушай, я поеду, — сказала я. — Завтра досчитаем. А то скоро за коровой в стадо идти.

И мы спустились к Таниному дому. Я взяла велосипед и, махнув Тане на прощание, умчалась домой.

— Мам! — едва ступив за калитку, закричала я. — Мам!

— Я здесь, — отозвалась мама с заднего двора.

— Мама, скажи, а когда ребенок умирает при рождении, ему имя не дают? — выпалила я, добежав до сарая.

Мама как раз садилась доить корову. В стадо сходить я опоздала. Впрочем, не в первый раз.

— Дают. Свидетельство о рождении же заполняют. — Мама поставила ведро под корову. — А к чему такие вопросы?

— Просто. Мам, а чем мусульманское кладбище отличается от христианского?