Германия

Послышался звон льющегося в железное ведро молока.

— На мусульманском хоронят мусульман, на христианском — христиан. — Мама с интересом посмотрела на меня.

— А что, на одном кладбище нельзя хоронить и христиан, и мусульман? Какая разница?

— Веры разные.

— Но ведь мы живем вместе. — Я ничего не понимала.

— А лежим отдельно. Так положено. — Мама перестала доить. — А откуда такие вопросы?

Я сначала не хотела говорить. Словно знала, что сделала что-то неправильное. И молчала, пока ведро до краев не наполнилось белым душистым молоком, покрытым сверху пузырчатой пенкой.

— Доча, я у тебя спрашиваю. — Мама вытащила ведро из-под коровы и встала.

— Ну, мы с Таней играли…

— Не на кладбище, случайно?

Я взялась за ручку ведра с другой стороны, желая помочь донести его до стола. Ведро было легким, и я в очередной раз поразилась тому, что мама всегда отводит свободную руку в сторону, будто ей тяжело.

— На кладбище играть нельзя, — сказала мама, собираясь процеживать молоко.

Она взяла другое ведро и натянула на него марлю.

— Нам не страшно совсем! — решила я успокоить маму. — Даже весело!

— Дело не в страхе, а в уважении. — Мама строго посмотрела на меня, переливая молоко из ведра в ведро. — Мертвых нужно уважать. Они хотят покоя.

— Давай больше не пойдем на кладбище, — осторожно предложила Таня на следующий день.

Видимо, не я одна спалилась, задавая старшим вопросы.

— А куда пойдем?

— Давай на речку?

И мы побежали к реке. Пока родители не знают, можно снять на берегу шлепанцы, задрать повыше платье и забраться по пояс в воду, ощупывая ногами глинистое дно. Что мы и сделали.

— Ой, тут камни! — вскрикнула Таня и упала. Села прямо в воду.

Я захохотала, а Таня стала брызгаться. Я тоже набирала в ладошки побольше воды и бросала ее в сторону Тани. Но Таня побеждала: ей, сидевшей на дне, было намного легче. Я побежала от водного фонтана к берегу. Таня, не переставая брызгаться, встала и побрела за мной.

— Я победила! — закричала она, падая на берег и смеясь.

Я тоже смеялась, посыпая мокрые ноги песком. Он где-то налипал, а где-то осыпался, и на ноге оставалась интересная шершавая картинка. «Дерево, — думала я. — Нет, все-таки облако!» Я посмотрела на Таню: она набрала полную ладошку камней со дна реки и стала разглядывать их на солнце. Блестящие камни, белые или красноватые, с бело-черными крапинками — настоящее сокровище, никто не отказался бы от таких! Я подошла к реке, загребла камней, вывалила их на берег и стала перебирать.

— Тань, слушай, а ты православная?

— Сейчас да. — Таня ответила тихо, себе под нос.

— В смысле?

— Ну, когда мы будем жить в Германии, то я буду, как мама, католичкой.

— А это как? — Я впервые спросила что-то у Тани, впервые показала, что чего-то не знаю.

В моей голове как-то не умещались эти три разных понятия, хотя мне про них уже много раз объясняла мама. Чем отличаются католик, православный и мусульманин, кроме внешности? И отличаются ли они внешностью?

— Ну, это другая вера. И Пасха в другой день. И крестятся они по-другому. — Таня сосредоточенно рассматривала выбранный из кучи камней один, с красными боками и бело-черными блестящими крапинками.

«Как веснушки, — подумала я, — как у Тани».

— Крестятся? А мы руками по лицу проводим, будто умываемся.

— Да, а как? — Таня отвлеклась.

Я показала.

— А православные делают вот так… — Теперь показывала Таня. — А католики как-то по-другому. Неправильно.

— В Германии ты тоже будешь неправильно креститься?

— Ну да. Мама настаивает. А папа говорит, что лишь бы прижились мы там.

— А католики тоже на другом, отдельном кладбище лежат? — Отчего-то этот вопрос меня волновал, очень.

— Не знаю. Кажется, да. — Таня перестала улыбаться. И камень бросила обратно в реку.

— Тань, а вот смотри. Вот если б ты не уехала и Сашка тоже. И вот выросли бы мы, состарились и умерли… — Я улеглась на спину, ощущая тепло песка и прохладу пробивающейся из-под него местами глины. — Я бы хотела другое кладбище сделать, чтобы мы все вместе там лежали. И мама с папой, и Шрайнеры, и Ира…

Таня пристроилась рядом, также уставившись в небо.

— Да, было бы классно! Ну, мы с Сашкой и так на одном лежать будем, — прошептала она.

— Нет, я о другом. Ну, чтобы без разницы, кто ты: мусульманин, католик или христианин. Чтобы все на одном кладбище. А то получается, родные рядом, а друзья — нет.

— Ну да. Как на войне — в братской могиле.

— Дура ты, Таня! — Я встала и пошла к реке мыть ноги.

— А что? — Таня удивилась. — На войне же было все равно…

— Я не об этом! — буркнула я. — Просто мы живем… Ну, расстаемся… А потом и после смерти… Ну да ладно!

Я махнула рукой и пошла в сторону Таниного дома. Таня побежала за мной.

— Просто какая разница, какой ты веры, не понимаю, — сказала я себе под нос.

— Что? — спросила Таня, догнав меня.

— Ничего, не важно.

В Германию Таня уехала скоро. И только через месяц в мамином разговоре с соседями я услышала:

— Вы слышали, Тапочкиных из Германии выгнали!

— Да?! А что так? — удивилась мама.

— У них бабушка язык не сдала.

— Да вы что! Ну надо же! Обидно. — Мама обняла меня за плечи. — И что, в Казахстан вернутся?