Гермоген

И в светлом озарении припомнились Ермолаю слова апостола Павла: «Ащо Бог на нас, кто на ны?» И стал молиться, прося у Бога прощения за грешные мысли и помощи в своей многотрудной судьбе. И молитва его была услышана. Один из монахов, раскаявшись, рассказал владыке всю правду о злом умысле против Ермолая. Владыка повелел его освободить и после долго беседовал с ним. Вскоре по воле владыки он был рукоположен в дьяконы.

Пройдут месяцы, пролетят годы, но Ермолай не раз ещё вернётся к воспоминаниям тех дней. Судьба и люди будут и впредь суровы и немилостивы к нему. Но вера в Бога, благоговение перед муками Христа, который страдал и умер святейшей своей плотью за человека, будут и впредь для Ермолая источником силы в тяжелейших испытаниях. Его не раз будет спасать вера в то, что Бог в человеке и за человека.

17

Монахи, оговорившие Ермолая, были посажены в тот же сарайчик, но вскоре освобождены хлопотами Ермолая. Похолодало в те дни. Стояла снежная мокреть. Каково им будет терпеть холод, знал по себе, вот и пожалел, походатайствовал за них перед архимандритом, сказав:

   — То не иноки, то лукавый дух, вселившийся в них, язвил меня напрасными обидами.

В недолгом времени его призвал к себе владыка. В монастырской церкви только что отслужили обедню. Ермолая охватил трепет: он почувствовал что-то чрезвычайное в том, что владыка позвал его к себе в такую пору. Всем было известно, что после обедни он отдыхал.

Иеремия принял его в своих покоях. Он сидел в глубоком кресле. Вид у него был усталый. От Ермолая не ускользнуло, что он по-новому, пристально взглянул на него. С бьющимся сердцем Ермолай склонился перед ним. Перекрестив его, владыка сказал:

   — Неисповедимы пути Господни, и блажен человек, который претерпел. Ты постиг, что клевещущий глуп и заслуживает сострадания. С беззаконников довольно и того, что они уловлены в беззаконии своём.

Ермолай понял, что владыке известно о доносителях. Между тем Иеремия продолжал своим тихим добрым голосом:

   — Истинно благоразумен тот, кто не кричит об оскорблении...

Ермолай вспомнил, как всё в нём кричало от обиды, как он надумал повеситься, и спросил:

   — По силам ли это человекам, владыка?

Иеремия снова пристально на него посмотрел:

   — Клеветников обличает достоинство, кое хранит человек. Хвалю твоё благоразумие, чадо моё. И да будут тебе лучшей наукой слова Экклезиаста[22]: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы. Поэтому не на всякое слово, которое говорят, обращай внимание, чтобы не услышать тебе раба твоего, когда он злословит тебя; ибо сердце знает много случаев, когда сам ты злословил других».

   — Молю Господа о ниспослании мне благодати — неосуждения ближнего своего.

За окном белели припорошённые ранним снегом деревья и низкие крыши монастырских пристроек. И казалось, в самом воздухе были разлиты чистота и благодать. И ещё ощущалась какая-то торжественность.

   — Чадо моё, ты пошто стоишь-то? Или я не велел тебе сесть?

Ермолай опустился на маленький диванчик. Сердце его снова забилось от неясного предчувствия чего-то важного.

   — В твоём роду были священники. Добрую славу стяжали, благочестиво пасли прихожан, — после некоторого молчания продолжал Иеремия. — Ныне тебе быть ходатаем перед Богом. Готовься быть поставленным к престолу священнодействия. Чаю, ты станешь доброй заменой покойному иерею.

Ермолай недавно был на панихиде по усопшему священнику Илиодору, что служил в церкви Николы Ратного. Мог ли Ермолай думать?.. Сердце его сжалось от страха. Ужаснула мысль не справиться с тяжёлыми священническими обязанностями, обмануть доверие святого старца, вызвать всеобщее осуждение.

   — По силам ли мне, владыка, тяжесть пастырского креста?

   — Коли говоришь ты о пастырском кресте, стало быть, по силам.

В тот же день весть о решении владыки облетела всю монастырскую братию. И многих смутила. Владыка — человек осторожный, известен был тяжёлой медлительностью действий. Не слишком ли поспешно благословил он на пастырское служение недавнего возмутителя спокойствия, которому молва создала сомнительную репутацию? Не было ли тут владычного своенравия?

На самом деле Иеремия отличался редкой проницательностью. Он видел в Ермолае истового монаха, хотя и без пострижения. Единственно, чего опасался Иеремия, как бы Ермолай по своему аскетизму не стал слишком строгим батюшкой.

...Ермолай ничем не выдал страха, что овладел им при мысли о предстоящем ему таинстве посвящения в пастырский сан. Правда, минутами ему казалось, что в душе его не было страха. Ещё в казачестве он привык бодрствовать в молитве, умел прощать обиды, любил заходить в храмы, ибо для него не было ничего святее звуков церковных молитв и песнопений. И разве ныне он не стремился всеми помыслами жить в Боге и для Бога?

Так отчего же этот страх перед тем, к чему он сам, о том не ведая, стремился всю жизнь? И не только стремился, но и готовился? Ужели он недостоин приблизиться к престолу священнодействия?

Именно! Именно! Вот оно, то слово — недостоин!