Гермоген

   — Так бы сразу и сказал, — произнёс старший из мальчиков, всё ещё недоверчиво приглядываясь к Ермолаю. — Видишь тот новый дом из сосновых брёвен? Там он и живёт.

Ермолай оглянулся на дом, что стоял на отшибе и весело розовел на солнце сосновым бревном. Радужно отливали слюдяные оконца.

   — А ты не жених ли? — спросил один из мальчиков. — Не ходи. Окаянница даст тебе от ворот поворот.

   — А кто это — «окаянница»?

   — А Юлиания. Мачеха ейная.

   — Я вижу, вы много знаете.

   — А то...

Уходя, Ермолай слышал, как мальчики, смеясь, произносили «окаянница», «малоумка»...

19

Ермолая встретила недурная собой молодка с острой, недоверчивой приглядкой. «“Окаянница”, “малоумка”?» — припомнилось Ермолаю. Хороша слава! Ермолай сообщил о цели своего прихода, и лицо молодки радостно расплылось:

   — Входи же, гость любезный! Никанор!

Ермолая провели в горницу, и вскоре туда пришёл человек лет пятидесяти с лишком, крепкий собой, с зачёсанными гладко волосами и мягким, неуверенным выражением в лице.

Ермолай изъяснил ему своё дело и подал кошель, полный монет. Никанор тут же передал его супружнице, и та, нетерпеливо отойдя в сторонку, тут же высыпала на накидку, покрывавшую сундук, содержимое кошеля. Тем временем Ермолай подал Никанору серёжки и колечко, добавив:

   — Это для дочки.

Никанор поспешно, точно украл, спрятал в руке подарок и опасливо посмотрел в сторону супружницы. Но та считала монеты и ничего не заметила.

   — Не позвать ли дочь? — спросил Ермолай. — Особливое поручение передал ей брат Игнаха.

Никанор оглянулся на супругу. Она к этому времени успела проверить деньги и о чём-то задумалась.

   — Про то скажешь мне, — тихо проговорил Никанор и повернулся к жене: — Юлиания, я вот пойду гостя провожу.

   — Ой, гостечка ж наш дорогой, я сейчас на стол накрою, сытóй тебя напоим. Пироги есть, рыба солёная.

Но Ермолай, сославшись на неотложные дела, повернул к двери.

Никанор вышел следом.

   — Сказывай мне про наказ дочери.

   — Велено с глазу на глаз. Или она у вас больная, что вы её взаперти держите?

Тут Никанор признался Ермолаю, что Юлиания приходится его дочери мачехой, и та никуда не пускает Ксению одну, даже в церковь. От женихов отбою не было, но в каждом женихе Юлиания умела найти изъян, а про Ксению пустила славу, что она «порченая».

   — И тебе не жалко, если дочь вековухой останется?

   — Как не жалко? В монастырь собралась. Видно, такая у неё доля. Что ж, без родной матери...

   — Сама собралась или мачеха того хочет?

   — А скорее, что и так...

   — Ты сам-то или не отец?

   — Что ж, видно, доля у меня такая...

   — И видно, правду говорят: при мачехе и отец родной над дочерью не волен, а мачехина воля злее зла.

В ту минуту в окне показалось прекрасное девичье лицо. Ермолай невольно вздрогнул — так поразили его пронзительно печальные очи, напомнившие ему Ксению. Обе Ксении, и обе несчастливы. От Ермолая не укрылось, с какой горькой лаской оглянулся на дочь Никанор. Вдруг в лице его появилась словно бы какая-то решимость.

   — Ну, коли сын мой передал тебе особливый наказ, приходи к заутрене в церковь Николы Ратного. Ксения там будет, и я при ней.

Никогда прежде не собирался Ермолай в церковь с таким волнением и не одевался с таким тщанием, как в то утро. Ночью спал плохо, заново передумывал свою жизнь. С новой тоской вспоминал о той несчастной Ксении и вновь ощутил в сердце болезненный толчок своей вины перед ней. Летуче пронеслась неожиданная мысль: «Не виноватить бы тебе, Ермолай, себя за то, что пройдёшь мимо новой повстречавшейся тебе беды!» И перед ним возникло девичье лицо в окне и глаза её, словно наперёд знающие что-то печальное.

К заутрене Ермолай пришёл загодя и недалеко от церковных ворот стал дожидаться отца с дочерью. Зоркими глазами отыскал их в толпе прихожан, идущих в церковь. Она была в тёмном платке и в старой, видимо материнской ещё, шубейке. Когда Ермолай приблизился к ним, она опустила глаза, и густые ресницы тревожно затрепетали.

Чтобы никто не мешал беседе, все трое отошли к церковной ограде.

   — Поклон тебе, девица, от брата, — начал Ермолай. — Велел тебе особо, дабы зашла к невесте его Гликерии сказать, весной-де будет в Казани и сватов зашлёт.

   — Всё сполню, как приказал братец, — прошептал её мягкий голос.

Она подняла глаза на Ермолая. Взгляды их встретились, и в них можно было прочитать:

«Ты по сердцу мне. Чаю твоего согласия пойти со мной под венец».

«И ты мне по сердцу, но у меня нет своей воли».

И как это бывало с ним в решительные минуты, Ермолай понял, что задуманное нельзя откладывать, что надо действовать под впечатлением минуты. Он повернулся к отцу Ксении:

   — А тебя, Никанор, я прошу перед стенами святого храма — отдай за меня свою дочь!

Никанор словно бы мгновенно превратился в истукана, и молчание длилось довольно долго. Наконец он произнёс:

   — Коли будет на то воля нашей матушки.

20

Придя из церкви, Ксения сразу затворилась в своей светлице и начала прислушиваться. Она знала, что отец станет выведывать у мачехи доброе мнение о Ермолае и сам похвалит его, а затем заговорит о сватовстве. Она не ошиблась. Вскоре послышался возмущённый, с подвизгиваниями голос мачехи.