Гермоген

Было ещё немало и других вопросов. Высказывались и суждения о превосходстве Аллаха над прочими богами. Гермоген возражал всё так же уважительно и спокойно. И когда беседа была окончена, группа татар не ушла с прочими, осталась в монастыре, чтобы принять крещение. И надо было видеть, как зло отнеслись к ним татары, стойкие в своём мусульманстве, медленно покидая церковь. О чём-то переговариваясь между собой, одни, казалось, решали, не увести ли силой отколовшихся единоверцев, другие убеждали:

   — Айда по домам! Не бойся: Аллах — прощающий, милостивый!

Среди оставшихся в церкви был и Маметкул. На Гермогена он не взглянул, словно сердился за что-то. Но вскоре Гермоген узнал, что Маметкул поселился на монастырском дворе, в пристройке для наёмных служек. Рубил дрова, возил воду. К нему приходили татары, звали назад, он же отвечал, что ему по душе православные люди. Они бесхитростные, берут себе в друзья хоть и неверных, помогают им. Рассказал о старом вотяке, которого монахи подобрали на дороге, голодного, в лохмотьях, отогрели и ныне обихаживают его. Но было видно, что Маметкула съедала печаль.

Великие духом умеют заразить других жаждой веры и спасения, но не всегда понимают, как нуждается человек в том, чтоб ему согрели душу и вовремя сказали нужные слова.

4

Бежали месяцы, набирая годы. Умер старый архимандрит, и, выполняя волю архиепископа Иеремии, собор избрал архимандритом Гермогена, принявшего постриг. «Паси овцы Моя», — припомнились Гермогену слова Христа, сказанные им апостолу Петру. О, какая высота сана и соединённых с ним обязанностей! Как искренне чувствовал он своё недостоинство! Сердце искало покоя и находило его в надежде на Бога. Он верил, что любовь ко Христу даст ему силы для высокого служения.

Это были годы большой внутренней работы, конечной целью которой было достижение высшей духовности. Он знал свои страсти и свои слабости и должен был многое сломать в себе. Более всего ему досаждала природная вспыльчивость характера; порою он, к вящей своей досаде, обижал других людей и бывал груб. Возложив упование на Господа, Гермоген стал смирять себя постом и молитвою, часто по ночам возносил молитвы Богородице и бил поклоны. Он сложил тропарь в честь Казанской Богоматери и сам пел его на общей молитве.

— О Заступница усердная, Мати Бога Вышнего, Христа Бога нашего, Ты бы за всех молила Христа Бога нашего, всем бы творила спасение, в Твой державный покров прибегающим! Всех нас заступи, госпожа Царица! Ты — божественный покров рабам Твоим...

Одежда его была самая простая, иноческая. Он отказался от пышного одеяния своего предшественника и носил камлотовую ряску. На ногах его были стоптанные коты, и только с наступлением холодов он надевал шерстяные носки. В келье его не было никакого убранства. Не о требованиях своего сана приходилось думать, но о том, как обиходить монастырь, сильно пострадавший во время пожара. Средства властями были отпущены скудные. На иноков ложились и плотницкие и столярные работы, и Гермоген часто подсоблял монашеской братии. Не стыдился он и дрова колоть, и воду носить. «Ни одно даже самое малое дело не бывает презрено Богом», — вспоминались ему слова римского святого Гермогена.

Но и в эти столь обременённые трудами дни он находил время для чтения и письменных занятий. Легко ли это давалось ему? Нет, он часто корил себя за «душегубную лень и нерадение». И в этом не было самоуничижения, к которому у некоторых верующих нередко примешивается ханжество. Кто смолоду не привычен к письменным занятиям, тому нелегко даётся труд руки. Не поддаваясь самооправданиям своей крайней занятостью, он повторял себе слова «Богословенного Григория»: «Бесчестие — молчати». Духовной поддержкой ему был Иоанн Златоуст: «Аще удержу слово и не подам, тогда убог есмь, аще подам — богатее буду». Убеждённый в том, что писать — это дароносить Господу, он успел составить жития святых, сказания, летописи. Собрал много фактов о прошлом Казани. Его записи сохранились в «Новом летописце», их отличает строгая логика, ясность ума, ценность христианско-философского миросозерцания.

И это при той колоссальной деятельности, какой требовало от него просвещение Казанского края. Особенные затруднения доставляли ему даже не язычники, а маловеры, те, кто легко переходил от одной веры в другую, насевая смуту. Прежний архимандрит действовал согласно наставлениям царя Ивана: «Угождать и ласкать всякого пришедшего, убеждать тихо, с жестокостью не говорить». Но эти наставления не действовали. На ласку и угождение маловерцы отвечали издёвками и поношениями русских церквей. Гермоген первый из иерархов нашёл в себе мужество сказать правду Ивану Грозному:

«В Казани и уездах Казанском и Свияжском живут новокрещенцы вместе с татарами, чувашами и вотяками, едят и пьют с ними, к церквам Божьим не приходят, крестов на себе не носят, в домах крестов и образов не держат, попов не призывают и отцов духовных не имеют.