Гермоген

   — Я спросил вас, издалече ли вы пожаловали. Я потому спросил, что ваше дородство и кафтан боярский не утаивают, одначе, вашей присылки из далёкого казачьего края.

   — Ну, так... И что из этого следует? — дёрнулся Горобец.

   — Да не будут вам в обиду мои слова. Я к тому это сказал, что сам в давние годы служил в казаках.

Прост был, однако, Гермоген. Не знал, видно, либо забыл, что такие люди, как Горобец, не понимают простосердечной искренности. С наглым видом он спросил:

   — Из казаков убёг, значит?

Гермоген молчал, догадываясь, сколь нежелательным может быть продолжение разговора. По доброте своей он чаял раскаяния Горобца и доброго согласия меж ними.

   — Дивно мне слышать это, архимандрит, — продолжал Горобец в своей обычной развязной манере. — Али не ведомо тебе было, что меж жизнью и смертью и блоха не проскочит?

   — Я позвал вас в свои покои, чтобы сказать вам: царь повелел переписать всех новокрещенов по дворам и монастырям. Сие бережение царское милует новокрещенов, дабы не отпали от веры. Извольте, ваше дородство, вернуть новокрещенов в монастырь, ибо значатся здесь по царскому указу.

Эти слова словно подменили Горобца.

   — Не извольте беспокоиться. Я велю своим холопам исправить оплошку. — Тут он несколько смутился, но уже не мог отказаться от развязной свободы в словах: — Не обессудьте, ваше преподобие, грешного опричника. Удостойте своей беседы. Хочу спросить вас.

   — Спрашивайте.

   — Души-то загубленные али не снятся вам в снах ваших?

   — Снятся, — неожиданно просто ответил Гермоген. — Уповаю на милосердие Господне. И до нас грехи отпускались на покаянии и молитве. Много примеров тому в житиях святых и в Священном Писании. Будущий пророк Моисей убил египтянина, зарыл в песок и бежал.

В слезах и раскаянии обратился он с молитвою к Богу, обуреваемый страхом. И был у него страх, опасался он мести египтян и гнева Божьего, но Господь услышал его и сказал: «Не бойся! Я с тобою!»

   — Дивно мне, как вы всё это... про себя сказываете. И монахи знают про то, как вы казаковали? И не убоялись правды?

   — Правда — дело Божье, Богом на нас наложенное.

Горобец с сомнением покачал головой.

   — Коли бы оно так было, всякий человек был бы навычен правде. Сами ведаете, что в казаках правда к пагубе вела. О покаянии хоть и ведали, да многое сотворяли не по правде.

   — И однако под влиянием страха Божьего у иных просыпалась совесть.

Горобец опустил голову.

   — Не ведаю и ныне, что есть страх Божий.

   — Страх Божий, ваше дородство, это когда человек всякую минуту боится погибели и верит во спасение. Учись ходить перед Богом со страхом и благоговением.

Гермоген расстался с Горобцом, надеясь, что эта встреча не последняя и бывший казачий атаман обратится к Богу. Но Горобец куда-то исчез. Рассказывали, что он жаловался на князя Шаховского[26] (любимого опричника царя Ивана). Обещал-де князь взять его в Москву, а сам не посылает никаких вестей. Трудно было понять Горобцу, что пришли иные времена, когда опричники стали не нужны. Царь задумал жениться в восьмой раз, и при здравствующей супруге Марии Нагой. А в невесты облюбовал родственницу английской королевы. И зачем было царю Ивану заниматься делами опричнины, когда на Западе об этой опричнине и без того шла дурная слава? А он опасался, как бы не навредили какие слухи его женитьбе. Но так и умер Грозный-царь, обманутый напрасными надеждами. И многие думали, что он был отравлен людьми, боявшимися английского влияния в России.

5

Многие монастырские заботы вытеснили из памяти Гермогена недавние события в монастыре. Он забыл о Маметкуле. Последнее время, как было замечено, участились случаи гибели новокрещенцев. Но мы бываем крепки задним умом. Маметкул пошёл проведать родных и был убит ими. Не ведал, видно, о том, какую злобу накопили против него в старом семейном подворье. Религиозное убийство среди инородцев не считалось убийством. Любопытно, что ответили братья Маметкула приставу, пришедшему их арестовать.

   — Пошто вы родича своего забили?

   — То не мы его забили, то Аллах его наказал.

   — Или Аллах злой?

   — Аллах не злой, а хитрый...

   — О, Аллах — лучший из хитрецов!..

Месть брату за вероотступничество была изощрённой, жестокой. И всё это именем Аллаха. Из мечети был приглашён священнослужитель. Связанный верёвками Маметкул лежал на ковре. Кругом чинно сидели татары. Тут были и длиннобородые старики в тюбетейках, и молодицы в монистах. Мулла читал из Корана:

   — Аллаху принадлежит то, что на небесах и на земле. Ему — подчинение постоянное. Неужели вы боитесь кого-нибудь, кроме Аллаха? И какая есть у вас милость, то от Аллаха. Потом, когда вас коснётся нужда, вы к нему вопиёте. Потом, когда он удалит от вас нужду, вот часть вас придаёт сотоварищей своему Господу, чтобы не верить в то, что мы им дали... Аллаху они придают то, что сами ненавидят, и языки их извещают ложь, что им — прекрасное. Несомненно, им — огонь, и они будут покинуты.

   — И прокляты... — хором прозвучали голоса.

   — Не поклоняйтесь помимо Аллаха тому, что не владеет для них уделом на небесах!

Затем служитель приблизился к поверженному Маметкулу: