Гермоген

Крик повторился несколько раз. Гермоген уже не мог уснуть, вышел из спальни. Прислуживающий ему монах зажёг свечу.

   — Спаси Христос, владыка! Крик непотребный разбудил вас. Или дозволят зарезать царевича Димитрия? Он под великим присмотром в тереме живёт...

   — Кричал отрок. Помстилось, должно быть, в ночи...

Поднявший сумятицу отрок был пойман приставами и допрошен. Но ничего вразумительного от него добиться не удалось. Он как будто и сам не помнил, о чём кричал. И как выяснилось, мальчик был болен, страдал падучей.

Воевода повелел замять это дело. Но вскоре прискакал нарочный из Москвы и привёз достоверную весть о смерти царевича Димитрия, приключившейся в Угличе. О том же извещала Гермогена грамота за подписью патриарха Иова. В Москве собирался Священный собор.

9

Гермогену было не привыкать к дороге. Постоянное движение было необходимостью для него и основой его духовной зиждительной деятельности. Сказывалась казацкая привычка быстро сниматься с места. Но никогда прежде он не собирался в дорогу с такой сумятицей в душе. А тут ещё старый монах, провожая его в дорогу, сказал:

   — Великая беда грядёт на Русь, какой не было и не будет...

И Гермогену казалось, что в самом воздухе носилось что-то тревожное и тот отрок в ночи кричал недаром, ибо беда коснулась его своим тёмным крылом.

Чем ближе к Москве, тем больше вестей и досужих разговоров. В монастыре под Арзамасом иноки из уст в уста передавали, что царевич сам зарезался, играя ножиком.

   — Дают ли дитяти играть ножиком? Тем более царевичу, — заметил Гермоген.

И по тому, как иноки вдруг смолкли, он подумал, что слова его были неосторожными. Кому-то угодно было, чтоб укрепилась молва, что царевич зарезался сам. Гермоген приметил дорогой особенную озабоченность приставов. Они заглянули даже в митрополичью колымагу, что вызвало гнев Гермогена. В Москве явно чего-то опасались. Чего же ещё, как не бунта?..

И без всякой связи вдруг припомнилось ему, как при упоминании о царевиче Димитрии (по какому-то ничтожному доносу) в лице Бориса Годунова обозначилось что-то тяжёлое и неприятное. И Гермоген ещё подумал, что слухи, пожалуй, недалёки от истины, будто Годунов убедил царя Ивана Грозного сослать царевича-младенца вместе с матерью и её роднёй в Углич. Всем было ведомо, что Борис Годунов имел самое большое влияние на царя Ивана. Да и нетрудно было убедить. Царь Иван собирался жениться (а зачем ему под боком законная супруга с сыном?). Сколь же безумен он был, ежели не берег своё дитя, последнего отпрыска царственных Рюриковичей! Надеялся на новых наследников английской крови? Но ведь он знал, сколь ненадёжным было его сватовство, да и возраст его был давно не жениховским, и болезни одолели.

С этими тревожными и мятежными мыслями и приехал Гермоген в Москву. Он радовался, что увидит Иова и при встрече с ним многое прояснится, что беспокоило его. Гермоген чувствовал его превосходство над собой не только в одном высшем сане. «Я гневен, скор на поступки, малодушен и по молодости брал на свою душу немало грехов. И ранее не всегда держался строго поста, — думал о себе Гермоген, — Иов же добронравен, благообразен, сладкозвучен. Голос его врачует и увеселяет сердца. И сколь же памятлив! Без книги совершает всю литургию, без книги же читает самые длинные молитвы. И милосердечен паче меры. Никогда никого не обидел, не оскорбил, но всех миловал и прощал. И зело благочестием украшен».

...Успенский собор, куда съехались иерархи со всей Руси, разноголосо гудел. У всех на устах было имя царевича Димитрия. Но в голосе и выражении лиц говоривших не было печали, и лишь временами проскальзывало горестное сожаление о случившемся. Больше обсуждали поступок Нагих, братьев царицы Марии Нагой, матери убитого царевича. Иерархи гневались, что Нагие поверили быстрой молве и убили невинных людей, а царевич-де сам закололся ножиком. И только сидевшие на боковой скамье архимандриты строго помалкивали, да задумчиво перебирал чётки ростовский владыка Вассиан. Сидевший рядом с Гермогеном митрополит Новгородский Александр тихо произнёс: «Божье дело... Божье дело...» И неясно было, что он разумел.

Но вот вошёл и поднялся на горнее место патриарх Иов. Он был в бархатной цветной мантии с образами Спаса и Николая Угодника на скрижалях, в саккосе с нашивной епитрахилью, с крестом на митре и клобуке.

Собор притих в ожидании судилища. Получив слово, вперёд, ближе к амвону, вышел митрополит Крутицкий Геласий, приехавший из Углича с комиссией по расследованию причины смерти царевича. В комиссии были окольничий Андрей Клешнин, дьяк Елизар Вылузгин, а в челе её князь Шуйский.

Геласий повёл рассказ о том, как, приехав 19 мая вечером в Углич, они в тот же вечер допросили дядю убитого царевича Михаила Нагого:

«Каким обычаем царевича не стало?»

«Какая болезнь была у царевича?»

«Зачем он, Михаил Нагой, велел убить Михайлу Битяговского, сына его Данилу, Никиту Качалова, Данилу Третьякова, Осипа Волохова, слуг Битяговского и Волохова?»