Гермоген

   — Спаси нас, Господь, от разора и брани!

Гермоген перекрестился. Горобец снова усмехнулся:

   — Уж чего доброго, а разору да брани будет довольно. Северская земля, слышь, давно уже покоя не знает... — И вдруг он резко обернулся к Гермогену: — Вы пошто в обиду даёте северских братьев? Пошто Бориска теснит их поборами, а католики разоряют православные церкви?!

Гермоген не сразу нашёлся, что ответить. Он знал, что, будучи главным управителем при царе Феодоре, Годунов не жаловал земство, теснил их налогами, давал преимущество сословию военному и что до Москвы доходили слухи о ропоте северских жителей на безбожные поборы и налоги. Но о Западной Церкви разговоры не шли. Да и какие разговоры? Там не столь давно проездом из Москвы был константинопольский патриарх Иеремия и всё уладил.

   — Ты про какие гонения без правды говоришь, Горобец? Или новые обиды чинят православной церкви? Ежели ты говоришь про затею польских панов о разделении Западной Русской Церкви на православную и унитарную, так дело то добром улажено, православные люди отвергли унию...

   — Отвергли-то отвергли, да вашему главному попу надлежало дознаться до правды истинной, — ответил Горобец, имея в виду под «главным попом» патриарха Иова.

И Горобец выложил Гермогену с целый короб всяких слухов о делах в Северской земле и в Русской Западной Церкви, и Гермоген чувствовал, что в этих слухах была горькая правда.

В тот же вечер, едва успев поужинать, Гермоген выехал в Москву. Раздоры в Западной Церкви угрожали спокойствию Москвы, миру и благоденствию православных людей. Он вспомнил тревожные сетования одного иерея о том, что в русские церкви заходят ксёндзы и пасторы и смущают прихожан странными речами. Навели смуту в западной стороне. Не хотят ли того же и в Москве? Или не знают, что на границе с Северной Украиной нет былого порядка и строгости? Движение через кордон стало свободным. В Стародуб, Севск, Новгород-Северский, Путивль стекаются смутьяны и лихие люди. И кого там только нет: и литва, и немчура, и полячишки... В народе ходят тревожные слухи, что они что-то умышляют. Что же ещё, как не покушение на царство!

О, как ещё задолго до беды бывает догадлива народная наблюдательность! Но, увы, выводы её остаются в небрежении... Гермогену не раз ещё придётся убедиться в этом.

16

Москва жила своей мирной хлебосольной жизнью, верная святоотеческим преданиям и беспечности. И первое время Гермоген готов был усомниться, ладно ли он делает, давая волю тревоге и подозрениям на основе одних только слухов? Столько безмятежного покоя, столько солнца было в Москве, так празднично сияли её золотые купола!

Когда колымага Гермогена въехала в Кремль, звонили к обедне, и звоны были радостными, убаюкивающе мягкими. Гермоген вышел из колымаги и, отправив кучера на монастырское подворье, со знакомым волнующим чувством ощутил под ногами московскую землю... Мать городов русских. Здесь в Кремле решается судьба всей русской державы. Сюда он спешил, охваченный тревогой...

Оставив в стороне Житницкую улицу с её житными рядами, Гермоген направился через Ивановскую площадь к церкви Рождества Пречистой Богородицы. Помолившись перед образом Пречистой Заступницы и поблагодарив её за благополучный приезд, Гермоген чуть отошёл в сторону и очутился рядом с восточным углом обширного боярского двора князя Мстиславского[36]. И припомнилось ему, как лет двадцать тому назад в нескольких шагах от этого места свершалась беспощадная казнь. Подробности казни Гермоген знал из летописи, хранившейся в библиотеке Чудова монастыря: царь Иван Грозный «казнил в Кремле у Пречистой на площади многих бояр, чудовского архимандрита, протопопа и многих всяких людей. А головы метали под двор Мстиславского».

Как не содрогнуться в душе, представив эту жуткую картину! Но почему чаша сия миновала Мстиславского? И что за урок преподал царь Мстиславскому? И был ли то урок? Известно, что Иоанн больше всего боялся боярской измены. Но известно также, что Мстиславский более других бояр подавал поводы к обвинению в «изменном деле» и всякий раз приносил новую «клятвенную запись» не отъезжать к другому государю. Почему же Мстиславский помилован, а другие, не столь виновные, казнены? Объяснить ли это тем, что Мстиславский был женат на племяннице царя? Нет, с родством Иоанн не считался. Он обрёк на жестокую смерть двоюродного брата Владимира Старицкого и его семью (не пощадил даже младенца-сына), хотя вина его не была доказана. Пострадали и ближайшие родственники царицы Анастасии. А вот Мстиславский, приносивший царю свою «изменную вину», процветал, получал новые чины и поместья. И это после признания в том, что он «навёл на Русскую землю хана» и, значит, был повинен и в том, что вся Москва была сожжена.