Героев не убивают

Я подвинула к себе бумагу с гербом Российской Федерации и прочитала, что отныне обыски, проведенные в рабочее время без санкции прокурора, объявляются незаконными. Подпись С. С. Дремов. Прочитав, я подняла растерянные глаза на Горчакова. Зоя с интересом переводила глаза с него на меня.

— Леша, как это понимать?

Горчаков посмотрел на меня с состраданием:

— Это понимать надо так: что Сидор Сидорыч в отдельно взятом городе Санкт-Петербурге отменяет статью УПК о неотложном обыске, который проводится без санкции прокурора, но о котором следователь обязан доложить прокурору в течение суток. Ну что ты глаза таращишь, Машка? Помнишь, у меня стажер был, Миша Петухов? Он мне принес как-то формулу обвинения согласовывать. Я ему и говорю:

«Миша, ты не правильно диспозицию статьи в постановлении изложил». А он мне: «Я знаю, Алексей Евгеньевич. Просто мне не нравится, как диспозиция этой статьи изложена в законе, я ее улучшил».

— Понятно. А это что? — спросила я, поскольку Зоя хлопнула передо мной на стол еще одну бумажку, и сердце у меня заныло от неприятного предчувствия.

— А это приказ о наказании тебя за незаконный отказ в возбуждении уголовного дела по факту похищения Масловской и за обыски, проведенные без санкции прокурора.

— Что?! Я же закон не нарушала, проводила обыски без санкции только в безотлагательных случаях и прокурору сообщала в течение суток…

— Это ты нам объясняешь? — спросил Горчаков.

— А ты вообще молчи, — разозлилась я. — По совести-то, это твое взыскание.

— Да? — Лешка решил защищаться. — А я, между прочим, у тебя спрашивал, не возражаешь ли ты, если я вынесу постановление от твоего имени? Ты сказала — делай что хочешь.

— Ладно, я поняла, что кругом виновата, — резко сказала я и, выпихнув всех из кабинета, ушла в тюрьму.

С Крушенковым мы договорились, что в субботу я с утра подъеду к ним в Управление, чтобы держать руку на пульсе, если вдруг придет в гости к маме сынок Горбунец.

В следственном изоляторе, как всегда, было столпотворение. Все сегодня было не в масть, все меня бесило, из-за этого дурацкого наказания мне было тошно и хотелось плакать. Потеряв надежду пообщаться со своим клиентом, я попросила пропуск в оперчасть, решив зайти к знакомому оперативнику, Леше Симанову, который когда-то работал в нашем районе и всегда помогал мне с кабинетом. Может, на завтра договорюсь.

Так и с пропуском в оперчасть в изолятор было не пройти; шлюз контрольно-пропускного пункта был забит родственниками арестованных, пришедших на свидание. А поскольку вход в изолятор один, для следователей и для прочих, пришлось битый час топтаться перед дверью. Наконец нас впустили, но выйти из шлюза оказалось не так-то просто, какой-то милиционер, вошедший вместе со мной, полчаса возился, сдавая постовому свой пистолет и пейджер. Сначала он долго не мог понять, чего от него хотят, потом, когда наконец понял, что оружие и средства связи надо сдать, стал спорить:

— Да я не в следственные кабинеты иду, а в спецчасть, зачем сдавать?

— Я человек маленький, — бесстрастно отвечал постовой, — хоть в туалет.

Есть приказ, извольте сдать.

Этот скандальный милиционер у меня уже. сидел в печенках. Я подумала, что сейчас разоружу его сама, но он наконец сломался и стал вытаскивать из кобуры пистолет, а из чехла — пейджер. И еще добрых десять минут они с постовым базарили, чтобы он пистолет разрядил, а пейджер выключил…

— Что ж ты, мать, заранее не предупредила? — посочувствовал Леша Симанов, наливая мне чай. — Ты же видишь, какой сумасшедший дом в следственных.

Давай я тебе на завтра кабинет займу.

— Давай, — согласилась я.

— Черт побери, — пробормотал Симанов, роясь в ящиках стола, потом поднялся и стал рыться в сейфе. — Маш, извини, сахара нет, кончился. Опять Григорец упер. И попросить не у кого, сегодня с обеда никого нет, я один в лавке остался.

— Да брось суетиться, Леша, я пью без сахара.

— Ага, все вы пьете без сахара, а он потом кончается. Горчаков ваш тут заходил чаю попить, положил пять ложек. Я ему говорю — не боишься, что кишки слипнутся? А он отвечает — а я не размешиваю, чтобы несладко было.

В тесный оперской кабинетик заглянула женщина в белом халате.

— Алексей Степанович, вот справка по Кулибабе. — Она бросила на стол бумагу и удалилась.

Симанов уткнулся в справку и хмыкнул:

— Вот как хочешь, так и понимай. Этот Кулибаба, сидючи в камере, просил присвоить ему группу инвалидности, ему отказали, и он в знак протеста объявил голодовку. Вот медицинская справка: вес при поступлении — шестьдесят один килограмм, вес после голодовки — шестьдесят три килограмма.

— Напрашивается версия, что он от голода распух, — грустно сказала я, вертя ложечкой в стакане.

— Скорей всего. А ты чего такая кислая? Проблемы?

— Наказали меня, теперь до Нового года без денег буду сидеть.

— Выговор? — понимающе спросил Симанов.

Я кивнула.

— Ну и плюнь. Ничего смертельного. Ты же знаешь: ну, накажут, но ведь не уволят. Ну, уволят, но ведь не посадят. Ну, посадят, но ведь не расстреляют.

У нас мораторий.