Герои 1812 года

В письме к своему другу А. В. Козодавлеву Ермолов писал впоследствии о Барклае: «Несчастлив он потому, что кампания 1812 года не в пользу его по наружности, ибо он отступает беспрестанно, но последствия его оправдывают. Какое было другое средство против сил всей Европы? Рассуждающие на стороне его; но множество или те, которые заключают по наружности, против него. Сих последних гораздо более, и к нему нет доверия. Я защищаю его не по приверженности к нему, но точно по сущей справедливости».

А «сущая справедливость» была такова, что к Смоленску подошла ровно половина «великой армии»: за тридцать восемь дней войны Наполеон потерял и оставил в тыловых гарнизонах 200 тысяч человек. Честная оппозиция объективно вредила делу, но гораздо хуже и опаснее была оппозиция, центром которой являлась императорская главная квартира. Там собирались ловкие и опытные царедворцы, паркетные шаркуны, мастера сплетен и интриг. Они группировались вокруг брата царя, великого князя Константина Павловича — давнего недоброжелателя Михаила Богдановича. Наиболее активными врагами Барклая в главной квартире были генералы Беннигсен, Армфельд и Римский-Корсаков. Вне главной квартиры у Барклая был еще один опасный враг — дежурный генерал при императоре — всесильный Аракчеев.

Таким образом, вокруг руководства 1-й армии создался крайне нездоровый климат. Только решительная победа над захватчиками могла произвести перемену к лучшему. Вместе с тем общая обстановка, казалось бы, к тому располагала. Когда 1-я армия шла к Смоленску, к ней присоединился кавалерийский корпус Платова, прорвавшийся через боевые порядки французов. Вскоре стало известно, что от Быхова через Мстиславль форсированным маршем идет к Смоленску и вся 2-я армия. Долгожданное соединение 1-й и 2-й армий свершилось!

На второй день после вступления 1-й Западной армии в Смоленск туда же прибыл Багратион, сопровождаемый своими лучшими генералами — Раевским, Васильчиковым, Воронцовым, Паскевичем и Бороздиным. Радость встречи отодвинула все распри и неурядицы. Барклай встретил Багратиона у дома смоленского генерал-губернатора, где он остановился, в полной парадной форме, с непокрытой головой и дружески обнял Петра Ивановича. 22 июля он писал царю: «Отношения мои с князем Багратионом наилучшие. В князе я нашел характер прямой и полный благороднейших чувств патриотизма. Я объяснился с ним относительно положения дел, и мы пришли к полному соглашению в отношении мер, которые надлежит принять. Смею даже заранее сказать, что доброе единогласие установилось, и мы будем действовать вполне согласно». К сожалению, прогноз Барклая не оправдался, «доброе единогласие» продолжалось менее недели, хотя в Смоленске оба искренне в это верили.

Соединение двух армий было воспринято почти всеми солдатами и офицерами не только как большая удача, но и как наконец-то достигнутое общими усилиями непременное — и вполне достаточное — условие для долгожданного победоносного генерального сражения. Барклай и Багратион, объезжая боевые порядки войск, на виду у солдат и офицеров обменивались крепкими рукопожатиями и дружескими улыбками. Это придавало силы и вселяло во всех уверенность в победе. Барклай отдал приказ о подготовке к сражению, а 25 июля был созван военный совет, в котором, кроме Барклая и Багратиона, участвовал брат царя — великий князь Константин Павлович, начальники штабов и генерал-квартирмейстеры обеих армий. К этому моменту войска Наполеона уже со всех сторон стягивались к Смоленску, поэтому, опасаясь удара с тыла из района Поречья, Барклай отнесся к немедленному наступлению не столь безоговорочно, как за два дня перед тем. Он не отвергал самой идеи наступления, но сопровождал свое отношение к встречному бою рядом оговорок. Закрывая военный совет, он произнес следующее: «Император, вверив мне в Полоцке армию, сказал, что у него нет другой… Я должен действовать с величайшей осторожностью и всеми способами стараться избежать ее поражения. Поэтому вам будет понятно, что я не могу с своей стороны не колебаться начать наступательные действия».