Герои 1812 года

За ужином, накрытым на более 500 персон в Большой мраморной зале, императрица Елизавета Алексеевна, «обхаживая и угощая гостей», была особенно ласкова с раненым героем. «После ужина десятки толпились около меня, любопытствуя узнать, о чем так милостиво беспримерно говорила мне императрица», — вспоминал позднее Сеславин. Читателю уже известны знаменательные слова царственной особы о заслугах генерала, «которых Россия не может еще оценить». Именно эти заслуги прославленного партизана вызвали благосклонность императора и его прелестной супруги.

В мае в знак монаршей милости Сеславин, как и многие заслуженные генералы, получил в аренду на 12 лет казенное имение. Эта аренда должна была ему ежегодно приносить тысячу рублей серебром, начиная с 1818 года. Летом он в числе немногих избранных гостей отдыхает с императорской фамилией в Царском Селе.

В сентябре царь разрешил Сеславину, по-прежнему страдавшему от ран, а также от возобновившегося горлового кровотечения, отправиться на лечение во Францию. Перед отъездом Сеславина из Петербурга Александр I дал ему аудиенцию: «государь позвал меня к себе в кабинет, — рассказывал генерал брату Николаю, — и, благодаря меня за службу, обнял меня, целовал и когда я, будучи растроган сею его благосклонностью, сказал ему, что нет жертвы, которую бы ему не посвятил, он прослезился и, прижав меня к груди своей, сказал, чтоб я требовал от него, чего мне надо… я отвечал государю, что не имею ни в чем нужды. „По крайней мере впереди, если будешь иметь нужду — пиши прямо ко мне, уведомляя о своем здоровье…“»

Итак, для Сеславина все складывалось наилучшим образом: его имя овеяно славой в России, он пользуется покровительством монарха-триумфатора. Но ничто не было более непостоянным, чем милость Александра I…

Прибыв во Францию, Сеславин прежде всего отправился в крепость Мобеж — штаб-квартиру русского отдельного корпуса графа Воронцова, оставленного здесь по условиям Парижского мира 1815 года. В Мобеже находился старинный друг Сеславина — Лев Александрович Нарышкин, также ставший генерал-майором и командовавший в составе корпуса казачьей бригадой. Давно не видевшиеся друзья были рады встрече и провели ночь в разговорах. Сообщая о новом в России, Сеславин рассказывал Нарышкину о том, что Аракчеев в большой силе при царе, что военная служба все более делается схожа с танцмейстерской наукой. «В своей страсти к красоте фрунта царь превзошел своего отца, — говорил другу Александр Никитич. — Его величество желает, чтоб все полки ходили одинаково и по ровному числу шагов в минуту. Когда гвардия марширует, начальник гвардейского штаба становится подле государя, держа в руках секундные часы и высчитывая по ним шаги. Израненные в битвах ветераны, спасшие Россию, вынуждены уступать место „экзерцирмейстерам“, до тонкостей овладевшим искусством равнять носки».

Простившись с другом, Сеславин, проехав через всю Францию, остановился в Бареже, прославившемся своими целебными источниками. В этом южном городке, расположенном в узкой долине Пиренеев, он провел несколько месяцев.

Переезд из одного конца Европы в другой, дороговизна в чужих краях, а также стремление жить за границей в условиях, достойных звания русского генерала, довольно скоро опустошили его кошелек, никогда, впрочем, не отличавшийся полнотой. «В одно время был 27 дней без обеда, питаясь только чаем, — рассказывал позднее Сеславин графу П. А. Толстому, — в другое — я не имел золотой монеты заплатить лекарю за операцию, который отказался принять, зная, что я не платил несколько месяцев за квартиру, и ожидая конца жизни с часу на час, един только l'instinct de sa conservation[30] как говорит Руссо, внушил мне средство, которое меня спасло». Чтобы продолжить необходимый курс лечения, генерал вынужден был делать новые долги. Царь, узнав от Воронцова о бедственном положении Сеславина, «снисходя на отличную службу и болезненное состояние, происходящее от полученных им в сражении ран», пожаловал ему 8 тысяч рублей. Эта сумма была очень кстати.

В Бареже Сеславин узнал, что брат Николай, занимавший должность городничего в Вышнем Волочке и не так давно женившийся, стал отцом. Разделяя радость брата, он писал ему в августе 1817 года: «…Как ты счастлив, Николаша! Никогда не имел столь сильного желания жениться, как теперь… Чувствую необходимость иметь друга и всегдашнего товарища. Повсюду отдают должную справедливость моим заслугам; правда, это льстит моему самолюбию, но ощущаю всегда пустоту в себе. Чтоб не истребилась память дел моих, надо жениться, родить сына, которому передав мои дела я не умру, я буду жить в нем».