Весной 1812 года в Сутоках Глинка записывает в дневнике: «Наполеон, разгромив большую часть Европы, стоит, как туча, и хмурится над Неманом. Он подобен бурной реке, надменной тысячью поглощенных источников; грудь русская есть плотина, удерживающая стремление, — прорвется — и наводнение будет неслыханно! О, друг мой! ужели бедствия нашествий повторятся в дни наши?.. Ужели покорение?.. Нет! Русские не выдадут земли своей! Если не достанет воинов, то всяк из нас будет одною рукою водить соху, а другою сражаться за Отечество!»
С появлением неприятеля Глинка, надев «синюю куртку, сделанную из бывшего синего фрака, у которой от кочевой жизни при полевых огнях фалды обгорели», присоединяется к армии и вступает в ряды волонтеров.
Война между наполеоновской Францией и Россией была не просто столкновением двух государств, двух народов. Это была война двух эпох в истории Европы, и шире — двух противоположных отношений к жизни. Наполеон Бонапарт, захвативший уже всю Европу, казался людям того времени зверем из бездны. Никому не известный корсиканец, ставший уже почти «царем мира», человек без рода и племени, собравший разноплеменную армию и кровавым насилием насаждавший по всей Европе «свободу, равенство и братство»… И… огромные просторы России, с ее далями от ледяного моря до теплого, с ее широкошумными лесами и тучными нивами, с неторопливой крестьянской речью, древним ладом трудовых будней и светлых праздников. Русь, верящая не в силу, а в правду, но имущая силу несметную. Русь звонкого первопрестольного Киева, сердечной Москвы, белопарусного града Петрова…
В горящих Сутоках, оставленных Глинкой, — все его свидетельства и аттестаты, деньги. Сейчас Федор Николаевич без документов, без денег, но рядом с братом Григорием, служившим в Либавском полку. Федор Глинка — волонтер. Он присоединяется к коннице генерала Корфа и отступает вместе с ней до Дорогобужа, а там примыкает к арьергарду генерала Коновницына. В руках у него — вызов от Милорадовича.
— Пока что все отступаем, а перед решительным сражением вы найдете его, мы все там соберемся, — говорили Глинке встречаемые им однокашники — бывшие кадеты.
Сергей Николаевич Глинка в день объявления войны находился в Москве. Он явился к московскому генерал-губернатору со словами: «Хотя у меня нигде нет поместья, хотя у меня нет в Москве никакой недвижимой собственности и хотя я не уроженец московский, но где кого застала опасность Отечества, тот там и должен стать под хоругви отечественные».
В начале августа враг подошел к Смоленску. Федор Глинка среди защитников города, обороняемого дивизиями генералов Неверовского и Раевского. Эти дивизии отчаянно сопротивляются, однако силы слишком неравны.
Второй раз в жизни видел Федор Николаевич военное «позорище». Но на этот раз оно вдвойне страшно, сугубо бередит душу, потому что отверзлось на родной, русской земле. А ведь все ждут большого сражения, вся Россия хочет драться, стоять до смерти! Позже, в тридцатые годы, Федор Николаевич напишет в «Очерках Бородинского сражения»: «Солдаты наши желали, просили боя! Подходя к Смоленску, они кричали — мы видим
Федор Николаевич Глинка все это время среди солдат, живет их жизнью, ест солдатскую похлебку, спит под открытым небом, изредка выкраивает полчаса свободного времени и прямо под открытым небом пишет…
А тем временем вся Россия ждала сражения. 22 августа русскими войсками была занята позиция близ села Бородина. Боевая линия стояла на правом берегу Колочи, лицом к Колоцкому монастырю, к стороне Смоленска, правым крылом к Москве-реке, которая лентой извивается у высот Бородинских. Угол с ней составляет Колоча, впадающая в Москву-реку в полуверсте от высот. В Колочу впадает река Войня, ручьи Стонец и Огник. Старая и Новая Московские дороги перерезают позиции, как два яруса по направлению к Смоленску и Москве. По Смоленской дороге пришла в Россию вооруженная Европа.