Герои

— А у вас всё в порядке, Бремер? Ведь мне можно называть вас Бремер?

Тебе можно выбить каблуками мои глаза. Только ещё раз произнеси моё имя.

— Конечно, я… — Болен мой разум и тело, погребена моя удача и слава, ненавижу весь свет и всё на нём, но это ничего не значит, пока со мною ты. — Ну.

Она протянула руку и он склонился поцеловать её подобно деревенскому жрецу, удостоенному прикосновения к краю мантии Пророка…

На её пальце было золотое кольцо с маленьким, сверкающим голубым камнем.

Кишки Горста скрутило так туго, что он чуть было полностью не утратил контроль над их содержимым. Лишь сверхчеловеческое усилие удержало его на ногах. Он едва смог прошептать.

— Это…

— Да, обручальное кольцо! — Знает ли она, что лучше бы ей ткнуть ему в лицо отрубленной головой?

Он вцепился в свою улыбку, как утопающий за единственную деревянную палку. Он почувствовал, что его губы сдвинулись, и услышал собственный писк. Свой противный, бабский, жалкенький писк:

— Кто этот джентльмен?

— Полковник Гарод дан Брок. — В её голосе проступила гордость. Что бы я отдал, чтобы услышать так моё имя? Всё что у меня есть. То есть ничего, кроме чужих издёвок.

— Гарод дан Брок, — просипел он, и само имя было песком во рту. Конечно же он знал этого человека. Они были в отдалённом родстве, четвероюродные братья или что-то типа того. Было дело, они общались, годы тому, когда Горст служил в гвардии его отца, лорда Брока. Потом лорд Брок потянулся к короне и проиграл, и скрылся, осуждённый за тягчайшую измену. Его старшему сыну была, однако, дарована королевская милость. Отняты его обильные земли и высокопарные титулы, зато сохранена жизнь. Как же Горсту сейчас захотелось, чтобы король был не столь милосерден.

— Он служит при штабе лорда-губернатора Мида.

— Да. — Брок до блевоты смазлив, непринуждённо улыбается и подкупающе обаятелен. Сволочь. Нравится людям и пользуется успехом, вопреки отцовскому падению. Гад. Добрыми делами и храбростью заслужил свой пост. Пидор. Является всем, чем не был Горст.

Он до дрожи стиснул правый кулак, и представил, как отрывает им улыбчивую челюсть Гарода дан Брока от его симпатичной башки.

— Да.

— Мы очень счастливы, — сказала Финри.

Рад за вас. Хочу себя убить. Она не причинила бы боли острее, если б раздавила ему член тисками. Неужели она такая дура, что не видит его насквозь? Какая-то её часть обязана знать, обязана наслаждаться его унижением. О, как я люблю тебя. О, как я тебя ненавижу. О, как я тебя хочу.

— Примите оба мои поздравления, — пробубнил он.

— Я скажу мужу.

— Да. — Да, да, скажи ему чтоб он сдох, скажи, чтоб он сгорел, да поскорее. Пока горло щекотала рвота, Горст удерживал на лице перекошенную улыбку ужаса. — Да.

— Мне пора к отцу. Наверно, мы скоро с вами увидимся?

О, да. Очень скоро. На самом деле — сегодня ночью, пока я без сна буду лежать с хуем в кулаке, воображая, что это твой рот…

— Надеюсь.

Она уже шла дальше. Для неё — мимолётная встреча со старым знакомым. Для него, стоило ей отвернуться — упала ночь. Меня заваливает землёй, у меня во рту комья и могильный песок. За ней стукнула дверь, а он ещё долго просто стоял под дождём. Ему хотелось рыдать и рыдать, оплакивать все свои рухнувшие надежды. Ему хотелось упасть на колени в грязь и вырвать с головы оставшиеся волосы. Ему хотелось кого-нибудь убить, и совсем не важно, кого. Может, самого себя?

Вместо этого он резко выдохнул, слегка пшикнув ноздрёй, и зашлёпал прочь сквозь хлябь, в сгущающиеся сумерки.

В конце концов, ему надо доставить послание. И без геройства.

Чёрный Доу

Ударом топора палача грохнули двери конюшни, и всей знаменитой надменности Кальдера едва хватило помешать ему взвиться в воздух. Военные советы никогда не были его любимыми видами сборищ, особенно военные советы его врагов. Тут присутствовали трое из пяти боевых вождей Доу и, как полагалось при неуклонно падающем везении Кальдера, они оказались теми тремя, кому он нравился меньше всего.