Погода с самого утра ничего хорошего не обещала. Дул довольно сильный ветер, в сводках синоптиков обычно называемый умеренным. Облачность хотя и не была сплошной, но солнце показывалось редко. С наступлением вечера видимость резко ухудшилась. Впрочем, экипаж самолета продолжал выполнять свою работу. Это успокоило полковника. Он посмотрел в сторону поляков. Поручик сидел прямой как палка. Серые глаза его ничего не выражали. Казалось, он был озабочен лишь одним — продемонстрировать свое превосходство над окружающими. Рядом с ним сидел подофицер в звании плютунового. Это был молодой человек с одутловатым лицом. Приближение момента, когда он ступит на родную землю, очевидно, не вызывало в нем никаких эмоций: он был поглощен едой. Ломтики хлеба, намазанные сливочным маслом, исчезали у него во рту один за другим, словно проваливались в бездонную яму. Третий поляк сидел отдельно. Это был совсем молодой солдат. Сначала Турханов даже принял его за подростка, а потом, приглядевшись повнимательнее, понял, что это девушка в военной форме. Ее красивые глаза были устремлены куда-то вдаль; тонкие пальцы нервно перебирали ремни.
Мерное покачивание на воздушных волнах и монотонный гул моторов располагали либо ко сну, либо к воспоминаниям. Турханов погрузился в прошлое. Услужливая память воскрешала один образ за другим, припомнились события давних дней. Мысленно он встретился с родными, со знакомыми: многие из них пали смертью храбрых на поле битвы...
Незаметно прошел час. На небе зажглись звезды.
— Пане поручик! Пане поручик! — неожиданно закричал плютуновый. — Посмотрите, что наделала наша Ева со своей прической!
Полковник обернулся к полякам. Девушка сняла конфедератку и вертела ее в руке.
Ба-а! — удивился поручик. — Где же твои знаменитые золотые косы, которыми так восхищалась вся дивизия?
Отрезала, — ответила девушка. — Говорят, швабы вешают пленных партизанок за косы.
Дура ты, Ева, ей-богу, дура! — громко засмеялся плютуновый. — Женщин они вешают и за другое место.
За какое? — спросила девушка, не поняв издевки.
За шею, например, — ответил подофицер.
Или за ноги, — добавил поручик. — Помню, в тридцать девятом году у нас в Люблине одна патриотка пырнула ножом немца-насильника, когда тот попытался ее раздеть. Эсэсовца отправили в госпиталь, а девушку все ж таки раздели и повесили на площади вверх ногами.
Швабы, они — большие шутники. Была в нашей деревне учительница. Считалась красной. Пришли фашисты и вот что сделали с ней...
И плютуновый нарисовал омерзительную картину со всеми натуралистическими подробностями.
«Зачем они так? — возмутился полковник. — Вместо того чтобы как-то подбодрить человека, нарочно пугают».
Девушка пересела к Турханову.
Пане полковник, скажите, пожалуйста, швабы действительно способны на подобные подлости? — тихо спросила она.
Не все, но фашисты способны. Они творят зверства и похлеще.
Тогда я ни за что не сдамся живой. А вы?
А зачем нам сдаваться? Не лучше ли их самих забрать в плен? — улыбнулся полковник.
Ах, действительно, как я глупа! — схватилась за голову Ева. — В самом деле, зачем нам думать о смерти? Пусть лучше умирают враги. Простите, можно с вами познакомиться?
Конечно!
Меня зовут Евой Болеславской. Я радистка. Скажи те, вы прыгаете с нами?
Нет. У меня другие намерения.
Жаль! — вздохнула девушка. — Как хорошо было бы воевать вместе...
Полковник не ответил. Между тем ночь вступила в свои права. В самолете стало темно.
Вы не знаете, почему не зажигают света? — спросила Ева.
Приближаемся к фронту. Свет может привлечь внимание противника.
А я об этом и не подумала. Смотрите, смотрите! Что это такое?
Турханов посмотрел вниз. Там сверкали тысячи огней. Одни вспыхивали и тут же гасли, другие разгорались все сильнее.
Вот она, линия фронта. Видите, как рвутся снаряды, полыхают пожары?
Вижу. А это что?
— Снизу поднимались светящиеся точки и, не достигая самолета, гасли в темноте.
Стреляют зенитные пулеметы. Трассирующие пули кажутся нам искорками, — объяснил Турханов.
Нас они не убьют?
Нет. Видите, искорки гаснут, не долетая до нас. Да и огни остались позади. Линию фронта мы перелетели благополучно.
Ура! Опасность миновала! — обрадовалась Ева. — Пане Глоба, вы заметили линию фронта?
Еще бы! Хороший фейерверк устроили швабы в честь нашего появления. Не дай бог... — перекрестился плютуновый.
Пане поручик, вы тоже испугались?
Замолчите, ради бога! — рявкнул тот. — Поймите на конец: вы на военной службе! Спрашивать можно только с разрешения старших...
Прошу извинения, пане поручик.
Вдруг самолет начал разворачиваться. Тут же стрелка высотомера побежала вниз. Турханов прижался лицом к холодному стеклу. Где-то далеко горели костры. Из служебной кабины вышли летчики. Они открыли люк и начали выбрасывать тюки с обмундированием, ящики с оружием и боеприпасами. Самолет продолжал кружить...
— Хватит, — сказал командир экипажа. — Остальной груз предназначен другому отряду.
Бортмеханик и бортрадист, закрыв люк, ушли в служебную кабину, командир подошел к полякам.