Герои Брестской крепости

Я обратил внимание на то, что в этих воспоминаниях Клыпа очень скромен в отношении самого себя. Он почти ничего не писал о себе, но рассказывал главным образом о своих боевых товарищах. И вообще, по мере того как развертывалась наша переписка, из его писем вставал передо мной довольно светлый образ отнюдь не преступника, а человека неиспорченного, честного, с добрым сердцем, с хорошей душой.

В это время я поближе познакомился и с его семьей: с сестрой — переводчицей одного из научно-исследовательских институтов, с ее мужем — инженером-нефтяником, с матерью Петра, которая тогда жила здесь, в Москве, у дочери. Затем как-то приехал погостить в столицу его брат подполковник Николай Клыпа.

Они много рассказывали мне о Петре, познакомили меня с его биографией, своеобразной и нелегкой, но в которой не было никаких оснований для того, чтобы он стал преступником.

Петр Клыпа был сыном старого большевика, железнодорожника из Брянска. В раннем детстве он осиротел и еще двенадцатилетним мальчиком пошел в качестве воспитанника в ряды Советской Армии, мечтая стать военным. Два его брата были офицерами Советской Армии. Один из них погиб при выполнении служебного задания на Дальнем Востоке, а другой — Николай, как уже указывалось, был сейчас подполковником.

Все, что мне рассказывали о Пете Клыпе его знакомые, друзья и родные, говорило о нем только с положительной стороны. Его все характеризовали, как настоящего советского патриота, как человека с хорошими задатками, с доброй душой, бескорыстного, искреннего и честного, прекрасного товарища, всегда готового прийти на помощь другим.

Я решил в конце концов узнать, в чем заключается вина Петра Клыпы. В одном из писем я попросил его рассказать мне без утайки о своем преступлении, и он в ответ подробно описал сущность дела. Оказалось, что сам он не совершал никакого преступления. Это преступление, немалое и тяжкое, совершил в его присутствии его бывший школьный товарищ, и Петр Клыпа, поддавшись ложному чувству дружбы, вовремя не сообщил о происшедшем, дав возможность преступнику продолжать свою опасную деятельность, и тем самым по закону оказался соучастником преступления.

Мне стало ясно, что вина его сильно преувеличена и наказание, которое его постигло, было чересчур жестоким. Я попросил товарищей из Главной военной прокуратуры, которые помогли мне в свое время реабилитировать А. М. Филя, теперь ознакомиться с делом Петра Клыпы и высказать свое мнение. Дело было затребовано в Москву, его проверили, и мои предположения подтвердились. Вина Петра Клыпы была не столь уж велика, и, учитывая его поведение в Брестской крепости, смело можно было ходатайствовать об отмене или смягчении наказания.

Я начал с того, что написал старшине Игнатюку в Брест и Валентине Сачковской в Пинск. Я просил их обоих письменно изложить все то, что они мне когда-то рассказывали о героических поступках Пети Клыпы во время боев в Брестской крепости, а потом заверить свои подписи печатью и прислать эти свидетельства мне. Сам же я написал подробное заявление на имя Председателя Президиума Верховного Совета Союза ССР Климента Ефремовича Ворошилова. Приложив к своему заявлению свидетельства Игнатюка и Сачковской, я отправил все эти документы в Президиум Верховного Совета СССР.

Там, в Президиуме, внимательно, на протяжении нескольких месяцев, занимались этим делом. Были проверены все обстоятельства, запрошены характеристики на Петра Клыпу с места его прежней работы и из заключения. Все эти характеристики оказались совершенно безупречными. А существо дела было таким, что давало полную возможность ставить вопрос о помиловании.

Короче говоря, в самом начале января 1956 года я получил от Пети Клыпы письмо, которое было датировано кануном нового года — 31 декабря 1955 года.

«Здравствуйте, Сергей Сергеевич! — писал мне Петя Клыпа. — Я Вам не могу описать своей радости! Такое счастье бывает только один раз в жизни! 26 декабря я оставил жилье, в котором пробыл почти семь лет.

В поселке мне объявили, что все перевалы, вплоть до Магадана, закрыты, машины не ходят, придется ждать открытия перевалов до Ягодного, где я должен получать документы.

Машин и открытия перевалов я не стал ждать, — пошел пешком. Прошел благополучно перевалы и пришел в поселок. В этом поселке мне сказали, что дальше идти нельзя: Ягодинский перевал закрыт, имеются жертвы пурги и мороза. Но я пошел. Уже на самом Ягодинском перевале обморозил лицо немного и стал похож на горевшего танкиста. Но это через две недели будет незаметно. И вот так около 80 километров я шел, веря в свою судьбу. Вернее, и шел и полз.