Герои и антигерои русской революции

Все так называемые реформы в послереволюционной армии проводились во время пребывания Гучкова на посту военного министра в сотрудничестве с особой комиссией, состоявшей из представителей Совета и армейских комитетов, во главе с генералом Поливановым, бывшим какое-то время (в период войны) военным министром и товарищем министра при Третьей Думе.

Поливанов, как я уже говорил, принадлежал к гучковскому кругу, и поэтому на него очень косо поглядывали при дворе. Человек бесспорно способный, блестящий администратор, разделявший принципиальные революционные идеи, он вместе с Гучковым старался восстановить дисциплину и боеспособность армии. Однако пользовался при этом крайне опасными методами. Он задался целью добиться доверия армии новому военному министру с помощью многочисленных допустимых и даже недопустимых уступок требованиям не столько армейских комитетов, сколько Петроградского Совета. В уступках Поливанов шел гораздо дальше военного министра.

<…>

Повторяю: опасность была не в реформах, а в недоверии новому правительству. Не имея необходимого морального авторитета в глазах общества, оставалось только надеяться, что каким-нибудь чудом в конце концов явится «сильная» личность и, опираясь на кое-какие старые, еще чтимые в некоторых полках традиции, одним разом покончит с «революционным сбродом».

Но не нашлось «сильной» личности. Генерал Корнилов, первый командующий Петроградским военным округом, не остался начальником гарнизона, отправившись в начале мая на фронт. Тем временем уступки совсем распоясавшимся низшим чинам, даже самые незначительные, погубили авторитет Гучкова и Поливанова в тех кругах, где он особенно должен был чувствоваться, то есть среди верховного армейского командования.

<…>

Трагические недоразумения длились два месяца, после чего Гучков со своими военными соратниками зашли в тупик. Гучков отказался подписывать последнее произведение Поливанова, «Декларацию о правах солдат», фактически давно уже действовавшую. Собственно, отклонение декларации было натужной попыткой морально настроить армию на единственный путь, которым способен был пойти Гучков.

Не информируя Временное правительство, он по собственной инициативе запланировал около 15 мая (Керенский использует даты по новому стилю — А.Н.) совещание командующих во главе с генералом Алексеевым, где они должны были выразить доверие готовому подать в отставку военному министру.

12 мая, то есть ровно через два месяца после официального начала революции, Гучков направил князю Львову решительное заявление об отставке. Письмо произвело на всех тяжелое впечатление. Главным аргументом служило нежелание военного министра далее нести ответственность за гибель страны. В тот же день в прощальном выступлении на первом совещании фронтовых делегатов Гучков нарисовал удручающую картину прошлого и настоящего русской армии, весьма откровенно и храбро выразив свои безнадежные настроения. «Было бы чистым безумием, — сказал он, — дальше идти тем путем, по которому уже два месяца идет русская революция». Говоря о реформах в армии, покидавший свой пост министр откровенно признался: «Мы дошли до критической точки, за которой видно не возрождение, а разложение армии».

Несмотря на расхождение наших политических взглядов и разное отношение к революции, я не хотел отставки Гучкова, ценя его редкостную политическую интуицию и способность решать политические проблемы, не поддаваясь влиянию догматических или партийных соображений. России нужны были люди такой превосходной закалки. Новые настроения революционной демократии после Стохода (имеется в виду крупное поражение, которое потерпел 3-й корпус 3-й армии Западного фронта — 14 тыс. солдат и офицеров — на реке Стоход, — погибло около 1 тыс. солдат и офицеров, около 10 тыс. человек попало в плен и пропало без вести — А.Н.) внушали твердую надежду, что доверие к военному министру будет укрепляться по мере усиления народного национального самосознания.

Насколько помню, 12 мая, во время совещания фронтовых делегатов мой автомобиль случайно встал рядом с гучковским, и я решил уговорить его не выходить из Временного правительства. Пересел в его машину, начал обсуждать эту тему, но тщетно.

Вторая часть стратегического маневра Гучкова не принесла никаких результатов, кроме его отставки. Совещание командующих, состоявшееся в Петрограде 16–17 мая, отказалось поддержать его обвинения против Временного правительства. Первая попытка подчинить непокорную «волю» революционного правительства «сильной воле» воюющих генералов провалилась.

<…>

Лично мне эта попытка счастья не принесла. Я был вынужден (Нет, каков фигляр!! — А.Н.) принять портфель военного министра, а вместе с ним и запутанное наследство, оставленное Поливановым и Гучковым. Теперь я себя спрашиваю, не предчувствие ли тяжелого бремени толкало меня на попытки удержать Гучкова во Временном правительстве. Конечно, если бы среди командующих фронтами нашелся хоть один человек, пользующийся в войсках безграничным доверием, вопрос о преемнике Гучкова решился бы без труда. Но при безымянной, безликой системе информации современной войны таких героев еще не было. Ставка Верховного главнокомандующего во главе с генералом Алексеевым вместе со всем армейским командованием требовала назначить военным министром штатского.

Не служит ли подобное требование со стороны генералитета наилучшим доказательством ненормальности положения, в котором оказалось в то время фронтовое командование, и того, что оно это хорошо понимало? Поэтому ему больше всего требовался некий буфер между командирами и солдатами. Судьбе было угодно превратить в такой буфер меня со всеми неизбежными последствиями, ожидающими того, кто сует голову между молотом и наковальней.

Впрочем, раздумывать не было времени. Вскоре всем колебаниям был положен конец. На вопрос князя Львова, кого из штатских лиц Верховное командование могло бы рекомендовать на пост военного министра, генерал Алексеев ответил: «Первый кандидат, по мнению командующих, — Керенский».

(Керенский А. Ф. Русская революция. 1917. М., Центрполиграф, 2005, с. 170–173.)