Герой как верволк

Сам он жил там же, где его родила мать, высоко в доме, построенном, когда господами были люди. Все двери были накрепко прибиты гвоздями и заколочены досками, но с одной стороны между двумя крыльями здания был разбит небольшой садик, и в одном из углов этого сада, за кустом, там, где даже в полдень стояла густая тень, развалилась кирпичная кладка. Нижние этажи полнились гниющей мебелью и запахом крыс и плесени, однако наверху, в его деревянной башенке, стены были по-прежнему сухие, и днём сквозь восемь окон внутрь проникало солнце. Он затащил туда свою ношу и сбросил её в углу. Важно было держать свою одежду такой же чистой, как и господа, несмотря на отсутствие их оборудования. Стянув с тела женщины свой плащ, он энергично прошёлся по нему щёткой.

— Что ты собираешься со мной делать? — спросила мёртвая женщина позади него.

— Съесть, — ответил он ей. — Что я, по-твоему, собирался делать?

— Я не знала. — И затем: — Я читала о таких, как вы, созданиях, но не думала, что вы действительно существовали.

— Мы были когда-то господами, — заметил он. Он не был уверен в том, что всё ещё верит в это, но так его учила мать. — Этот дом был построен в те дни, и поэтому вы не сносите его: вы боитесь. — Закончив с плащом, он повесил его и повернулся к ней лицом, сев на кровать. — Вы боитесь пробуждения давних времён, — закончил он. Она безвольно лежала в углу, и хоть её рот двигался, глаза у неё были открыты лишь наполовину, глядя в никуда.

— Мы разрушили многие, — возразила она.

— Раз уж ты собираешься поговорить, то можешь и сесть нормально. — Он приподнял её за плечи и посадил в углу, прислонив к стене. Оттуда торчал гвоздь, на который он намотал локон её волос, чтобы не болталась голова; её волосы были розоватого оттенка девчачьего платья, и мягкими, но слегка липкими.

— Я мертва, знаешь ли.

— Нет, не мертва. — Они всегда так говорили (за исключением, порой, детей), а его мать всегда отрицала это. Он считал, что поддерживает семейную традицию.

— Мертва, — настаивала жемчужноглазая женщина. — Никогда, никогда, никогда. Ещё год, и всё было бы в порядке. Я хочу закричать, но не могу даже сделать вдох.

— Твой вид долго живёт со сломанной шеей, — сказал он ей. — Но в конечном счёте ты умрёшь.

— Я уже мертва.

Он не слушал. В городе были другие люди — он всегда знал это, но лишь сейчас, увидев старика и девочку, по-настоящему поверил в их существование.

— Я думала, вы все исчезли, — тонким голосом произнесла жемчужноглазая женщина. — Все исчезли — давным-давно, как дурной сон.

Осчастливленный своим новым открытием, он бросил:

— Зачем же тогда вы ставите на нас ловушки? Возможно, нас здесь больше, чем вы думаете.

— Вас не может быть много. Сколько людей вы убиваете за год? — Её разум поднимал с кровати простынь, надеясь удушить его ею; но он много раз видел этот трюк.

— Двадцать или тридцать. — (Он похвалялся.)

— Так много.

— Требуется много мяса, если почти не достать чего-либо ещё. А я, к тому же, ем лишь лучшие части — почему бы и нет? Я убиваю два или более раз в месяц, за исключением холодного времени, и если понадобится, смогу убивать, чтобы хватило двоим или троим. — (У девчонки был нож. Ножи — это плохо, разве что для последующей разделки. Но ножи оставляли за собой кровь. Он бы убивал для неё — она же могла бы оставаться здесь и заботиться о его одежде, готовить им пищу. Он подумал о том, как будет возвращаться домой в новолуние, как увидит её лицо в окошке башенки.) У мёртвой женщины он спросил: — Ты видела эту девочку? С чёрными волосами? Она и старик убили твоего мужа, и я собираюсь привести её сюда жить. — Он встал и зашагал взад-вперёд по маленькой комнате, успокаивая себя звуком собственных шагов.

— Он не был моим мужем. — Поскольку на постели его больше не было, простыня свалилась бесформенной тряпкой. — Почему ты не изменился? Когда остальные изменили свои гены?

— Я тогда ещё не родился.

— Ты наверняка слышал некие предания.

— Мы не хотели. Мы — люди.

— Все хотели. Ваша старая порода истощила планету; даже с гораздо лучшей технологией мы по-прежнему испытываем нехватку энергии и сырья из-за того, что вы наделали.

— Прежде еды не хватало, — сказал он, — но когда столь многие изменились, её стало гораздо больше. Так зачем изменяться остальным?

Прошло долгое время, прежде чем она ответила, и он понял, что её тело коченеет. Это было плохо, поскольку плоть сохранит сладость, лишь пока она живёт в нём; когда жизнь уйдёт, потребуется поскорее разделать тело, прежде чем содержимое нижней части кишечника испортит всё остальное.

— Странная эволюция, — произнесла она наконец. — Человек стал пищей для людей.

— Я не понимаю второго слова. Говори так, чтобы я знал, о чём ты говоришь. — Чтобы подчеркнуть свою мысль, он пнул её в грудь, свалив навзничь; услышал, как треснуло ребро…

Она не ответила, и он улёгся на кровать. Его мать рассказывала ему, что в городе было место встреч, куда порой, особыми ночами, собирались люди, — но он забыл (если вообще когда-то знал), что это были за ночи.