Герои Коммуны

К вечеру 25 мая защитники площади Шато д’О почти все уже перебиты. На каждого коммунара приходится по 25–30 версальских солдат. Особенно тяжело стало горстке защитников легендарной площади (сейчас это площадь Республики) после того, как был тяжело ранен их командир Брюнель. Вскоре площадь Шато д’О занимают версальцы. Они появились и на площади Вольтера, где бронзовый мыслитель, во многих местах пробитый пулями, встретил их своей неизменной и загадочной сардонической улыбкой.

В ночь на 26 мая Варлен и все остальные покидают мэрию XI округа. Штаб Коммуны перемещается на улицу Аксо, в дом 81, на самой восточной границе Парижа, в Венсенском предместье, в садах которого в эти дни цветет вишня. С утра небо покрывают тучи. Полил дождь. Говорят, что это результат чудовищной канонады. Но пожары не прекращаются, теперь огонь охватывает еще и доки Ла Виллет.

На улице Аксо собирается десяток членов Коммуны. Приходят представители Центрального комитета Национальной гвардии. Они все еще домогаются власти. Им предоставляют право осуществлять диктатуру при условии, что ЦК будет действовать совместно с военным делегатом Коммуны Варленом.

Утром 27 мая Варлен идет с Тейсом по улице Боливара. Им надо срочно уладить дело с боеприпасами для батареи на высотах Бют-Шомон, еще находящейся в руках коммунаров. На углу улицы Бельвиль они видят большую толпу. В центре, окруженные конвоем, шли человек пятьдесят. Это были заложники из тюрьмы Ла Рокет. Еще в начале апреля, после зверского убийства версальцами Флуранса и Дюваля, Коммуна единодушно приняла декрет о заложниках. Она объявила, что за каждого убитого коммунара будет расстреляно трое агентов Версаля или других врагов Коммуны. Бывшие шпионы императорской полиции, жандармы, священники — всего около шестидесяти человек объявляются заложниками. Единственной крупной фигурой среди них был парижский архиепископ Дарбуа. Но Коммуна, грозная на словах, оказалась очень нерешительной и мягкой на деле. Ни один из заложников не был казнен, хотя версальцы еще до 21 мая жестоко расправились с сотнями пленных коммунаров. Ну, а после 21-го в Париже началась чудовищная кровавая оргия, затмившая все, что знала до сих пор история. Ни возраст, ни пол, ни степень виновности не имели значения. Убивали всех: национальных гвардейцев, мужчин, женщин, стариков, детей, убивали по прихоти, убивали в опьянении садистской ненависти к рабочему классу, к революционному Парижу. И теперь об этом уже знали все, кто еще уцелел от зверских рас-прав, кто еще сражался на этом клочке Парижа, понимая, что впереди — смерть.

Вчера по приказу Ферре были расстреляны архиепископ Дарбуа и еще несколько заложников, всего шесть человек. Остальных не тронули. Но их пришлось вывести из тюрьмы: версальцы должны были с минуты на минуту занять ее. Огромная толпа немедленно окружила конвой с заложниками. Здесь были бойцы, чудом оставшиеся в живых, и просто жители пролетарских кварталов. Все они уже знали, что происходит; они видели своими глазами ужасы версальских расправ. Они знали, что и им предстоит быть жертвами, что их ничто не спасет. С ненавистью, граничащей с безумием, они требовали немедленно расстрелять тех, в ком они видели смертельных врагов. В толпе появилось несколько членов Коммуны и Центрального комитета. Среди них Огюст Серрайе и Жюль Валлес, которые пытаются остановить толпу, требующую смерти заложников. Их отталкивают, оскорбляют. Валлес замечает старика с ружьем, которого он знал как борца против жестокостей империи. Он просит его помощи:

— Скорее идите к нам на помощь, через пять минут их убьют!

Старик в ответ кричит изумленному Валлесу:

— Смерть им! Смерть! Дайте же мне пройти! Их шестьдесят?.. Это как раз то число, которое мне нужно! Я только что видел, как версальцы расстреляли шестьдесят человек, пообещав сначала оставить их в живых.

— Послушайте, — умоляет Валлес.

— Убирайтесь к черту, или я вас пристрелю!

Ярость, волнение, суматоха вокруг заложников дошли до того, что по ошибке вместе с ними расстреляли одного коммунара. Фоше, автор недавно вышедшей во Франции трехтомной истории Коммуны, пишет: «Если бы Варлена все не знали так хорошо, то члены Коммуны, пытавшиеся вмешаться, были бы также расстреляны». Расстрел заложников в этот момент Варлен считает бессмысленным, даже вредным. Ведь Тьер использует это для ханжеского оправдания своих зверств. Конечно, Варлен понимает чувства народа, затронутого за живое и слепо идущего навстречу настроениям минуты. Но разве не он говорил несколько лет назад в своей знаменитой речи на процессе Интернационала: «Жестокость — единственное средство гибнущего строя»? Варлену даже в эти роковые дни и часы неизмеримо дорого нравственное, моральное превосходство Коммуны над Версалем, ее органическая гуманность, человечность. Нет, Коммуна должна сойти в могилу с незапятнанной репутацией провозвестницы будущего подлинно человеческого общества! Варлен резко обращается к стоящему рядом члену ЦК Национальной гвардии Луи Пиа: