Потом Делеклюз закрылся в одной из комнат мэрии и написал там письмо своему другу и сестре Аземии:
«Моя дорогая сестра!
Я не хочу и не могу служить жертвой и игрушкой торжествующей реакции. Прости, что умираю раньше тебя, которая пожертвовала для меня всей своей жизнью. Но после стольких поражений я не чувствую в себе мужества перенести это новое поражение. Я тысячу раз целую тебя, любимая. Воспоминание о тебе будет моей последней мыслью перед смертью. Благословляю тебя, моя горячо любимая сестра; ты одна, с момента смерти бедной матери, являлась для меня семьей. Прощай, прощай! Еще раз целую тебя. Твой брат, который будет любить тебя до последнего мгновения. Шарль Делеклюз».
Затем Делеклюз в сопровождении нескольких друзей вышел из мэрии. Он поразил всех выражением сурового спокойствия и решимости. Заметили также, что на этот раз он был особенно тщательно и строго одет. Его внешний вид резко контрастировал с грязной, измятой одеждой его товарищей. Он был чисто выбрит, в ослепительно белой рубашке, в застегнутом черном рединготе. На его поясе красный с золотыми кистями шарф члена Коммуны. Теперь ничто не свидетельствовало в нем ни об усталости, ни о болезни. Он шел впереди группы коммунаров по левой стороне бульвара Вольтера, как обычно, опираясь на трость.
По дороге они увидели, как на тележке везут тяжело раненного полковника Лисбона. Затем им встретились Тейс и Авриаль, ведущие раненого Вермореля. Они шли к баррикаде на площади Шато д’О, у которой уже почти не осталось защитников. Вокруг непрерывно свистели пули. Все старались здесь прижаться к стене. Делеклюз не замечал ничего. Он шагал мерным, неторопливым шагом. Когда до баррикады оставалось метров двадцать, друзья стали удерживать его. Он пожал им руки, но продолжал свой путь. Находившийся рядом Лиссагарэ вспоминает: «За площадь село солнце. Делеклюз, не обращая внимания, идет ли кто-нибудь за ним или нет, подвигается вперед своим обыкновенным шагом — единственный живой человек на этом месте бульвара Вольтера. Дойдя до баррикады, он повернул налево и пошел по мостовой. Последний раз его суровое лицо, окаймленное короткой белой бородой, взглянуло на нас и обратилось к смерти. Вдруг Делеклюз исчез. Он упал убитым наповал…
Он не предупредил никого — даже своих наиболее близких друзей. Молчаливый, доверяя только одной своей суровой совести, он шел на баррикаду, как старые монтаньяры шли на эшафот. Долгие дни жизни истощили его силы. Ему оставался один вздох жизни; он отдал его Коммуне. Он жил только для одной правды, она была его талантом, его наукой, путеводной звездой его жизни. Ее он призывал, ее он исповедовал 30 лет во время изгнания, тюрем, оскорблений, с презрением встречал преследования, которые разбили его тело. Его наградой было умереть за нее свободным, под прощальными лучами солнца, вовремя, не оскорбленным в последнюю минуту видом палача».
Несколько коммунаров пытались унести тело Делеклюза. Трое из них погибли при этом, и бойцов оставалось так мало, что товарищи Делеклюза только сжимали кулаки в бессильной ярости. Жоаннар, рабочий — член Коммуны, стоя с ружьем в руке и плача от гнева, кричал:
— Нет, вы не достойны защищать Коммуну!
Версальцы 27 мая обнаружили среди груды трупов мертвого Делеклюза. Его положили вместе с сотней других убитых коммунаров на ступенях перед входом в театр Дежазе, а затем перенесли в церковь Сент-Элизабет, напротив рынка Тампля. Потом тело Делеклюза бросили в общую могилу на Монмартрском кладбище. При этом версальский офицер приказал снять с ноги мертвого свинцовое опознавательное кольцо. Однако один из свидетелей вскоре посадил над погребенным акацию. Она и помогла в 1883 году разыскать останки Делеклюза, оказавшиеся в одном метре от выросшего дерева. Их перенесли на кладбище Пер-Лашез, где Делеклюз покоится и поныне.
Делеклюз умер так, как жил, — смело и благородно. Величественная смерть Делеклюза была логическим итогом его участия в Коммуне. Он до конца принял на себя все последствия своего политического выбора.
Даже если Делеклюз и не принадлежал к педантам старой революционной традиции 1793 года, якобинские взгляды составляли основу его мировоззрения. Но в период Коммуны он поднялся выше своих убеждений. Хотя Делеклюз и сочувствовал рабочему движению, он не был социалистом. Многие принципы других деятелей Коммуны, ее пролетарская, социалистическая природа были ему чужды. Его слабость заключалась в том, что он не был современником своей эпохи, ибо предпочитал скорее повторять старое, чем творить новое. Поэтому выдающийся якобинец и не смог стать Робеспьером Коммуны.
И все же он занял в ней исключительное, несравненное место, завоевал искреннее уважение, любовь всех сознательных коммунаров, их восторженное удивление его в полном смысле героическим подвигом. Примкнув к Коммуне под воздействием великого чувства справедливости, он понял ее историческую правоту и отдал Коммуне все. Как истинный представитель лучших якобинских традиций, он мог быть только с народом, только с Коммуной. И он стал воплощением ее совести и чести.