Герой конца века

Позвав двух работниц, она приказала им отвести гостя в отведенную ему комнату и положить на постель.

Обе бабы схватили Эразма Эразмовича под руки и почти буквально волоком потащили из столовой.

Он спал крепким сном.

– Ишь назюзюкался… дорвался… – говорили бабы. – И откуда его сюда нелегкая принесла?

Им обеим было известно, что Настасья Лукьяновна совершенно не знала этого приезжего.

Молодая женщина осталась сидеть в столовой в глубокой задумчивости.

Ее вывели из нее вернувшиеся работницы.

– Ну, что?.. – спросила она.

– Уложили, дрыхнет, как боров, прости, Господи… Да откуда он взялся, Настасья Лукьяновна? – отвечала одна из баб.

– Я и сама не ведаю… Говорит, из Тулы…

– По поручению, знать, Николая Герасимовича.

– Кажется, нет, его не разберешь.

– Коли нет, так и гнали бы в шею…

– Пусть выспится, может и добьемся от него толку.

Работницы вышли.

Настасья Лукьяновна отправилась в свою комнату, но не могла заснуть всю ночь. Страшное подозрение, что Савин выгнал ее из Руднева, чтобы заменить другой, росло и росло в ее душе.

«Блаженствует на острове любви…» – припомнила она слова пьяного гостя.

Ее всю охватывала дрожь негодования.

VIII Исповедь мужа

С нетерпением ожидала Настасья Лукьяновна утра, а с ним и разъяснения мучивших ее сомнений, за эту бессонную ночь превратившихся почти в полную уверенность в коварной и низкой измене любимого человека.

Какая-то странная перемена произошла в молодой женщине, даже черты лица ее изменились, они за эту ночь как-то резко обострились, в глазах появилось несвойственное им ранее злобное выражение и какой-то стальной блеск.

Встав со светом, она в обычный час вышла в столовую, где уже кипел на диво вычищенный, блестевший как золото, самовар.

Одновременно с ней Оля внесла и поставила на стол горячие булки, которые так мастерски пекла серединская стряпуха.

– Посмотри, не проснулся ли? – сказала Оле Настасья Лукьяновна.

Та с полуслова поняла, о ком идет речь, и быстро вышла из комнаты.

Через несколько минут она вернулась:

– Спит…

– Спит?

– Так одетый и спит, и крестик болтается… – наивно сообщила девочка.

Молодая женщина сдвинула брови и снова задумалась.

– Может, побудить к чаю? – спросила после некоторого молчания Оля.

– Нет, пусть выспится…

Налитая чашка чаю стояла перед Настасьей Лукьяновной, сидевшей подпершись о стол рукой и думавшей свою невеселую думу.

Она не дотронулась до чаю и по прошествии получаса вновь послала Олю справиться, не проснулся ли вчерашний гость. Девочка вернулась с тем же известием.

– Спит, храпит на всю комнату.

Так продолжалось несколько раз, с некоторыми более или менее продолжительными перерывами, и, наконец, Оля возвратилась и с искренней радостью доложила:

– Проснулись, умываться просят.

Девочка была очень привязана к Настасье Лукьяновне и видела, что последнюю огорчает, что гость долго не просыпается.

– Скорей вели взять подогреть самовар, а сама подай ему умыться и скажи, что, мол, просят в столовую чай кушать.

Оля выбежала из комнаты, а через минуту вошедшая работница взяла со стола самовар.

Чашка с чаем Настасьи Лукьяновны так и осталась нетронутой.

К тому времени, как Эразм Эразмович вышел в столовую умытый и причесанный, в вычищенном платье и сапогах, самовар уже кипел снова на столе.

– Здравствуйте, как почивали?.. – приветствовал он Настасью Лукьяновну.

– Благодарю вас… Прошу садиться… Вы с лимоном или со сливками?.. У нас густые, прекрасные.

– Ни с чем… – категорически объявил Строев, садясь на стул.

– Пустой… Как же это пустой… Может с вареньем, я прикажу…

– Не пью чаю.

– Так кофею?

– Не пью…

– Молока?

– В рот не беру.

– Что же вы кушаете?

– А вот, если вы вчерашний початый графинчик на стол поставить прикажете, рюмочку выпью… Отменная это у вас настойка… На чем только не расчухал…

– На тысячелистнике, но как же это с утра?

– Военная привычка.

– Вы же хотели… о деле-то.

– Не извольте беспокоиться, до вечера меня никакая настойка не сморит… После ужина только… тут же на боковую – походная привычка: где пьешь, там и спишь… хе, хе, хе…

Настасья Лукьяновна приказала подать водку и закусить.

– Черного хлеба с солью, по утрам больше ничего… Солдат.

Оля вышла и вскоре вернулась с подносом, на котором стоял графин с «настойкой на тысячелистнике», тарелка с черным хлебом и солонка с солью, и поставила все это перед Эразмом Эразмовичем.

– Дозволите-с? – обратился он к Насте, протягивая руку к графину.

– Кушайте на здоровье.

Дрожащей рукой наполнил Строев рюмку и медленно поднес ее ко рту, опрокинул ее в него, крякнул и круто посолив кусок хлеба, тоже отправил его в рот.

– Теперь и к делу… – начал он и вдруг остановился. Настасья Лукьяновна вся превратилась в слух.

– Дозвольте еще, чтобы не хромать… – совершенно неожиданно для нее, протянул он снова руку к графину.

– Пожалуйста! – нетерпеливо сказала она.

– Еще опрокидонт… – произнес Эразм Эразмович, налив другую рюмку и снова опрокидывая ее в горло… – Отменная настойка…

Он снова закусил хлебом с солью.